1
На вершине горы, набухшие склоны которой у основания топорщатсякосматым лесом, привольно раскинувшим узловатые деревья, венцом на ложе траввозлежит замок моих предков. Из века в век ощерившиеся зубцы стен держат вузде суровую, изрытую морщинами местность, приняв под свое покровительствонадменный замок, соперничающий по древности, судя по величественномусилуэту, с замшелыми стенами. Древние башни, прокаленные вихрем поколений, вмногочисленных язвах, оставленных медленно, но наверняка действующим ядомвременем, в эпоху феодализма славились по всей Франции, наводя ужас на однихи восхищая других. Бойницы и укрытия видели баронов, графов и даже королей,готовых биться до последнего, и никогда эхо от шагов завоевателей нераздавалось в просторных залах замка. Однако с той героической поры все переменилось. Бедность, немногимотличавшаяся от крайней нужды, и гордыня, не позволившая наследникамосквернить свое славное имя торговыми аферами, обрекли на гибель некогдадевственное великолепие владений; так что все здесь осевшие стены,запущенная буйная растительность парка, пересохший ров, наполненный пылью,щербатые внутренние дворики, накренившиеся башенки, покосившиеся полы,траченая обшивка, поблекшие гобелены слагало грустную повесть об оскудевшейроскоши. С годами одна из главных башен развалилась, потом наступила очередьдругих. Четырехглавая когда-то крепость стала одноглавой, а местомогущественного лорда занял его обнищавший потомок. Здесь, в одной из просторных и мрачных комнат замка, я, Антуан,последний из обреченного графского рода С., впервые увидел свет девяностолет назад. Эти стены, как и склоны горы, меченные темными мрачными чащами,лощинами и гротами, были свидетелями первых лет моей безрадостной жизни. Яне знал своих родителей. Мой отец погиб в возрасте тридцати двух лет. Этослучилось за месяц до моего рождения; его убил камень, сорвавшийся сполуразрушенного парапета. Моя мать умерла в родах, и я оказался напопечении слуги, человека в высшей степени достойного и наделенного к томуже недюжинным умом. Если мне не изменяет память, его звали Пьер. Я былединственным ребенком. Одиночество, принявшее меня сразу после рождения,только укреплялось благодаря стараниям моего воспитателя, который всяческипрепятствовал какому бы то ни было общению с крестьянскими детьми, чьи семьиобосновались повсюду на раскинувшейся у подножия горы равнине. В те временаПьер объяснял свой запрет тем, что отпрыску благородного рода негоже водитьдружбу с плебеями. Теперь я знаю, что истинная причина пряталась в другом:он хотел уберечь мои уши от россказней о роке, который из поколения впоколение преследовал мой род. Эти истории, щедро расцвеченные, заполнялидосуг арендаторов, собиравшихся по вечерам перед жарко растопленным очагом. Одинокий, предоставленный самому себе, я проводил годы своего детства,час за часом, изучая старинные фолианты, коими изобиловала сумрачнаябиблиотека замка, бесцельно слоняясь или одержимо вспугивая вековую пыль вфантастическом лесу, прикрывающим наготу горы у подножия. Вероятно, этовремяпрепровождение и стало причиной того, что тень меланхолии довольно раноосенила мой ум. Занятия и исследования, навевавшие воспоминания о мрачномтаинстве дикой природы, всегда имели для меня особую притягательность. Ученость не была моей стезей: даже те крупицы знания, которые мнеудавалось выловить, удручали меня. Очевидная неохота моего престарелоговоспитателя углубляться в историю моих предков по отцовской линии обострялатот ужас, который пронизывал каждое упоминание о доме и невольно передалсямне. На излете детства я сумел слепить воедино бессвязные обрывкиразговоров, слетавшие с непослушного языка заговаривающегося старика иимевшие отношение к неким обстоятельствам, с годами превратившимся для меняиз странных в муторно мучительные. Рано проснувшиеся во мне дурныепредчувствия были пробуждены обстоятельствами, которые сопутствовали смертимоих предков графов из рода С. Сначала я объяснял их безвременную кончинуестественными причинами, полагая, что происхожу из семьи, в которой мужчиныдолго не живут, однако с возрастом стал задумываться о бессвязных старческихречах, в которых речь часто шла о проклятии, из века в век отмерявшемносителям графского титула срок жизни длиною лишь в тридцать два года. Когдамне минул двадцать один год, престарелый Пьер вручил мне рукописную книгу,переходившую, по его словам, на протяжении многих поколений от отца к сыну стем, чтобы каждый новый ; владелец продолжил летопись рода. Книга содержалапоразительные записи, и их внимательное изучение ничуть не рассеяло моимрачные предчувствия. В то время вера во все мистическое пустила глубокиекорни в моей душе, и я не был в состоянии изгнать ее и отнестись кневероятному повествованию, которое я впитывал строка за строкой, как кпрезренной выдумке. Рукопись перенесла меня в прошлое, в тринадцатый век, когда замок, гдея родился и вырос, был грозной и неприступной крепостью. Именно в те временапоявился в наших владениях некий человек весьма примечательный, хотя инизкого положения, в котором ему уступали лишь крестьяне. Его звали Мишель,впрочем, он был более известен как Мове что значит Злой, поскольку о не шластрашная слава. Он изнурял себя в поисках философского камня и эликсирамолодости и слыл апостолом черной магии и алхимии. У Мишеля Злого был сын поимени Карл, юноша, столь же сведущий в оккультных науках, сколь и отец,которого все звали Ле Сорсье, или Колдун. Честные люди сторонились этойпары, подозревая, что отец и сын совершают нечестивые обряды. Говорили, чтоМишель заживо сжег свою жену, принеся ее в жертву дьяволу, что именно он иего сын виновны в участившихся исчезновениях крестьянских детей. Тьму,которая окутывала этих людей, прорезал лишь один искупительный луч: ужасныйстарик исступленно любил своего отпрыска, и тот отвечал ему чувством,намного превосходившим обычную сыновнюю преданность. В ту ночь в замке на горе царила тревога. Исчез юный Годфрей, сынГенриха, графа С. Несколько человек во главе с обезумевшим отцом, прочесываяместность в поисках юного графа, ворвались в хижину, где жили колдуны, изастали там старого Мишеля Злого, хлопотавшего вокруг гигантского чана, вкотором кипело какое-то варево. Не владея собой от бешенства и отчаяния,граф бросился на старика, и несчастная жертва испустила дух в егосмертоносных объятиях. Тем временем слуги обнаружили молодого Годфрея вдальних пустовавших покоях замка, но радостная весть пришла слишком поздно,чтобы остановить бессмысленную расправу. Когда граф со своими людьми покинулскромное жилище алхимика и двинулся в обратный путь, за деревьями маячилсилуэт Карла Колдуна. Гомон возбужденных слуг донес до него весть ослучившемся, и, на первый взгляд, могло показаться, что он бесстрастноотнесся к судьбе, постигшей его отца. Медленно надвигаясь на графа, Карлмонотонным и оттого особенно ужасным голосом произнес проклятие, с тогомомента неотступно следовавшее по пятам за представителями рода графа С Да не достигнет ни один отпрыск рода убийцы Возраста, превосходящего твой, проговорил он и, отпрыгнув в сторону темного леса, быстрым движениемвыхватил из складок своего платья склянку с бесцветной жидкостью. Плеснувэтой жидкостью в лицо убийцы, Карл скрылся за чернильными кулисами ночи.Граф скончался на месте и был похоронен на следующий день. С того дня, когдаон появился на свет, и до его смерти прошло немногим больше тридцати двухлет. Тщетно крестьяне, разбившись на группы, прочесывали лес и земли,прилегающие к горе: колдун, умертвивший графа, исчез бесследно. Время и табу, наложенное на упоминание о страшной ночи, стерлипроклятие из памяти семьи графа. Когда Годфрей, невольный виновник трагедиии наследник графского титула, пал от стрелы во время охоты в возрастетридцати двух лет, никто не связал его гибель с роком, перешедшим к нему ототца. Но когда много лет спустя Роберт, молодой граф, обладавший завиднымздоровьем, был найден бездыханным в окрестностях замка, крестьяне сталипотихоньку поговаривать, что смерть нашла их господина вскоре после того,как он встретил свою тридцать вторую весну. Людовик, сын Роберта, достигнуврокового возраста, утонул в крепостном рву; скорбный список пополнялсяпоколение за поколением Генрихи, Роберты, Антуаны, Арманы, жизнерадостные,ни разу не согрешившие, расставались с жизнью, едва им исполнялось стольколет, сколько было их далекому предку, когда он совершил убийство. Окончив чтение, я понял, что ждет меня в не столь отдаленном будущемсамое большее через одиннадцать лет, а может быть, и раньше. Жизнь, неимевшая прежде в моих глазах большой ценности, с каждым днем становилась мневсе милей, и загадочный мир черной магии все глубже и глубже затягивал меня.Я жил отшельником и не испытывал влечения к науке как таковой; отринувсовременность ради Средних веков, я, подобно старцу Мишелю и юноше Карлу,трудился, стараясь овладеть таинствами демонологии и алхимии. Мояискушенность возрастала, но я все же был далек от того, чтобы постичьстранное проклятие, обрушившееся на мой род. Порой я утрачивал своймистицизм и, бросаясь в другую крайность, пытался объяснить смерть моихпредков более приземленной причиной банальной расправой, начатой КарломКолдуном и продолженной его потомками. Убедившись после долгих разысканий,что род алхимика не имел продолжения, я вернулся к своим штудиям, стремясьнайти заклинание, которое способно было бы освободить мою семью отнепосильного бремени проклятия. В одном решении я был непоколебим: остатьсяхолостым. Я полагал, что с моей смертью подрубленное родовое древо погребетпод собой проклятие. Я готовился встретить свое тридцатилетие, когда небесный глас призвалПьера к себе. В полном одиночестве я похоронил старого слугу во внутреннемдворике, где он любил прогуливаться. В конце концов мысль о том, что яединственное живое существо, обитающее в крепости, перестала занимать меня,ибо я сжился с чувством покинутости, которое притупило тщетный бунт противнадвигающегося рока, и почти смирился с тем, что должен разделить судьбумоих предков. Я проводил время, исследуя разоренные залы и башни старогозамка, куда раньше не пускал меня юношеский страх; проникал в закоулки,которые, по словам старого Пьера, не слышали человеческих шагов уже болеечетырехсот лет. Повсюду я натыкался на странные, внушающие трепет предметы.Я рассматривал мебель, покрытую пылью веков, осыпающуюся трухой под зубамисырости, давно воцарившейся в комнатах. Небывалая дивная паутина опутывалавсе предметы; гигантские летучие мыши хлопали жуткими иссохшими крыльями вбезграничном мраке. Настал момент, когда я повел самый тщательный учет каждому истекшемудню и каждому истекшему часу. Я был приговорен, и срок исполнения приговораприближался с каждым движением маятника часов, украшавших библиотеку.Момент, при мысли о котором я на протяжении стольких лет замирал от тоски,был неотвратим. Проклятие вырывало моих предков из жизни незадолго до того,как они достигали возраста, в котором погиб граф Генрих, и я ежесекунднождал прихода страшной гостьи смерти. Я не знал, в каком обличий онапредстанет передо мной, но решил, что ей не встретить в моем лице малодушнойдрожащей жертвы. С возросшим рвением я продолжал обшаривать замок-Событие,определившее мою дальнейшую жизнь, случилось во время одной из вылазок вполуразрушенное крыло замка, когда мне оставалось, по моими предчувствиям,менее недели до рокового часа, который должен был стереть даже тень надеждына продолжение моего земного бытия и превратить меня в ничто. Добрую частьутра я посвятил полуразрушенной лестнице в одной из самых древних ипотрепанных временем башен замка. День застал меня за поисками места, откудаспуск вел в помещение, служившее в Средние века, по всей видимости, тюрьмой,а затем использовавшееся для хранения пороха. По мере того как я продвигалсяпо пропитанному селитрой проходу, начинавшемуся у последней ступени, настилстановился все менее упругим, и вскоре мерцающий свет моего светильника упална голую, сочившуюся водой стену. Лишенный возможности двигаться дальше, яхотел было уже повернуть назад, как мой взгляд упал на проделанную в полунеприметную крышку люка с кольцом. Мне пришлось повозиться, прежде чем ясумел ее приподнять. Из черного провала поднимался едкий дым, от которогопламя светильника заметалось с шипением, позволив мне, однако, рассмотретьпадающую скользкую и гладкую глубину каменных ступеней. Опустив светильник в смердящую бездну, я подождал, пока огонь наберетпривычную силу, после чего начал спуск. Одолев немало ступеней, я оказался вузком каменном проходе, проложенном, насколько я понимал, глубоко подземлей, и долго шел по нему, прежде чем оказался перед источенной сыростьюмассивной дубовой дверью, которая оказала отчаянное сопротивление моимпопыткам открыть ее. Выбившись из сил, я двинулся назад, к лестнице, но, неуспев сделать нескольких шагов, испытал потрясение по своей глубине иболезненности не сравнимое ни с одним переживанием, будь оно плодом эмоцийили ума. В могильной тишине я вдруг услышал, как скрипят ржавые петлиотворяющейся за моей спиной тяжелой двери. Мне трудно описать свои чувства втот момент. Я полагал, что старый замок давно опустел, и очевидноеприсутствие человека или духа словно ножом полоснуло меня по сердцу.Помедлив, я обернулся на звук и, не веря себе, приник взглядом кпредставшему передо мной видению. В проеме старинной готической двери стоял человек в длинном черномсредневековом платье и старинном головном уборе. Его роскошные волосы идремучая борода отливали чернотой. Я никогда не встречал человека со стольвысоким лбом, столь узловатыми, похожими на клешни, мертвенно-белыми рукамии столь глубоко запавшими щеками, обрамленными суровыми морщинами. Егокостлявое, аскетическое до истощения тело странно и уродливо контрастировалос роскошью одеяния. Но более всего меня поразили его глаза две бездонныечерноты, сочащиеся безрассудной нечеловеческой злобой. Пристальный взгляд,направленный на меня, был преисполнен такой ненависти, что кровь застыла вмоих жилах и я словно прирос к полу. Наконец человек заговорил, и его резкий голос, в котором звучаланескрываемая злоба, тяжелая и глухая, только усугубил мой ужас. Незнакомецоблекал смыслы в одеяния, скроенные по латинским образцам, но язык, которымпользовались просвещенные люди в Средние века, был мне не совсем чужим, таккак я освоил его благодаря усердному изучению трудов алхимиков. Он повелречь о родовом проклятии, о том, что мне недолго осталось жить; во всехподробностях описал преступление, совершенное моим предком, и, не скрываязлорадства, перешел к мести Карла Колдуна. Я узнал, что в ночь убийстваКарлу удалось сбежать, но через много лет, дождавшись, когда наследникуграфа исполнится столько полных лет, сколько было его отцу в роковую ночь,он вернулся, чтобы выпустить стрелу в его сердце. Тайком пробравшись взамок, Карл скрывался в том самом заброшенном подземелье, у входа в котороеи стоял зловещий рассказчик. Роберту минуло тридцать два года, и тогда Карлподстерег его неподалеку от замка и, силой заставив проглотить яд, умертвилего в расцвете сил; так продолжилось мщение, предсказанное в проклятии.Предоставив мне подобрать ключ к величайшей загадке, состоящей в том, почемупроклятие не умерло вместе с Карлом Колдуном, который рано или поздно долженбыл найти успокоение в земле, мой собеседник пустился в пространныерассуждения об алхимии и об опытах, коим посвящали все свое время отец исын, не утаив и того, что Карл бился над получением эликсира, дарующеготому, кто его отведал, вечную жизнь и неувядаемую молодость. Воодушевление, охватившее незнакомца, казалось, вымыло из его взглядажгучее злорадство, так ошеломившее меня поначалу, но внезапно дьявольскийблеск снова вспыхнул в его глазах и из горла вырвалось странное змеиноешипение, после чего он высоко поднял склянку с очевидным намерениемумертвить меня тем же способом, который шесть столетий назад выбрал КарлКолдун, чтобы расправиться с моим предком. В мгновение ока сбросив с себяоковы оцепенения, подстегиваемый инстинктом самосохранения, я запустил вмоего палача слабо мигающим светильником. Склянка ударилась о камень, и вэтот момент платье незнакомца вспыхнуло, окрасив воздух мутным отсветомпламени. Мои нервы, и без того расстроенные, не вынесли полного ужасом ибессильной злобой вопля несостоявшегося убийцы, и я рухнул без сознания наскользкие камни. Когда, наконец, я пришел в себя, вокруг сгустилась тьма. Разум,раненный всем происшедшим, отказывался осмыслить настоящее, но любопытствовсе-таки одержало верх. Кто это отродье зла? думал я. Как проник этотчеловек в замок? Откуда эта одержимость, с которой он жаждал отомстить засмерть Мишеля Злого? Как могло получиться, что проклятие из века в векнеумолимо настигало свою очередную жертву? Я знал, что отныне свободен отпут многолетнего страха: ведь я сразил того, кто призван был стать орудиемпроклятия; и теперь меня охватило жгучее желание осмыслить несчастныесобытия, омрачившие историю моей семьи и превратившие мою юность внепрерывный кошмарный сон. Исполнившись решимости разобраться во всем, янаша-рил в кармане огниво и кремень и зажег светильник. Первое, что бросилось мне в глаза, было изуродованное почерневшее телозагадочного незнакомца. Его глаза, еще недавно горевшие злобой, заволокласмертельная пелена. Содрогнувшись от отвращения, я прошел в комнату заготической дверью. То, что открылось моему взору, более всего напоминалолабораторию алхимика. В углу высилась груда сверкающего желтого металла, изкоторой луч света высек сноп искр. Вероятно, это было золото, но всепережитое повергло меня в столь странное состояние, что мне не хотелосьтерять времени на изучение металла. Проем в дальнем углу комнаты вел в самуючащу дикого леса. Пораженный, я понял, каким образом незнакомец проник взамок, и пустился в обратный путь. Я поклялся себе, что не стану смотреть наостанки моего врага, но, когда я приблизился к телу, до меня донесся едвауловимый стон, словно жизнь еще не покинула бренную оболочку. Цепенея отужаса, я склонился над распростертым на полу обугленным и покореженнымтелом. Внезапно пелена спала с его глаз, и сквозь их черноту, болеепронзительную, чем спекшийся уголь лица, проступило нечто, что я бессиленописать. Потрескавшиеся губы силились вытолкнуть какие-то слова. Я смогразличить лишь имя Карла Колдуна, мне показалось также, что с изуродованныхгуб сорвались слова вечность и проклятие . Напрасно я силился собратьвоедино жалкие обрывки его речи. В ответ на мою растерянность смоляные глазанезнакомца окатили меня такой злобой, что я задрожал, забыв о бессилии моегопротивника. Подхваченный последней волной утекающей силы, несчастный чутьприподнялся на сырых склизких камнях. Я помню, как в предсмертной тоске онвдруг обрел голос, и отлетающее дыхание выплеснуло слова, которые с тех порпреследуют меня днем и ночью. : Глупец! выкрикнул он. Неужели ты так и не понял, в чем мой секрет?Жалкий умишко, не способный догадаться, по чьей воле на протяжении шестивеков твой род не мог избавиться от страшного проклятья! Разве я нерассказал тебе о чудесном эликсире, дарующем вечную жизнь? Тебе ли не знать,что тайна, над которой бились алхимики, открыта? Слушай же! Это я! Я! Я! Япрожил шестьсс лет, и все шестьсот лет я мстил! Я мстил, ибо я Карл Колдун!
