Ты знаешь домового, а хозяйку знаешь? Жену садовника? Она была начитана, знала наизусть много стихов и даже бойко сочиняла их сама. Вот только рифмы, «спайки» — как она их называла — давались ей не без труда. Да, у неё был и писательский талант и ораторский; она могла бы быть хоть пастором, по крайней мере — пасторшею!
— Как хороша земля в воскресном уборе! — сказала она и поспешила облечь эту мысль в стихи со «спайками», очень красивые и длинные.
Семинарист, господин Киссеруп, — имя тут, впрочем, ни при чём — сын сестры садовника, гостивший у них, услышал стихи хозяйки и заявил, что они очень, очень хороши!
— Да, на вас лежит печать гения, сударыня! — прибавил он.
— Экий вздор! — сказал садовник. — Не вбивайте ей ничего такого в голову! Женщина прежде всего должна обладать наружностью, приличною наружностью, и дело её — смотреть за тем, чтобы каша в горшке не прикипела, да не подгорела!
— Пригар я очищу древесным углём! — ответила жена: — А накипь на душе у тебя сниму поцелуем! Подумаешь, право, что у тебя на уме одна капуста, да картофель, а ты, ведь, любишь и цветы! — И она поцеловала его. — Цветы, это и есть поэзия! — прибавила она.
— Смотри за кашей! — повторил он и ушёл в сад, — у него была своя каша, за которою следовало смотреть.
А семинарист остался сидеть с хозяйкой. Её слова: «Как хороша земля!» он развил в целую проповедь — в своём духе.
— Земля прекрасна; «наследуйте землю», было сказано людям, и они стали господами на земле. Один добился этого, благодаря своим духовным дарованиям, другой — физическим; один был пущен в свет вопросительно-восклицательным знаком, другой многоточием, так что невольно спрашиваешь: зачем он в сущности явился? Один становится епископом, другой остаётся бедным семинаристом, но всё на свете устроено одинаково премудро. Земля прекрасна и всегда в праздничном уборе! Это стихотворение пробуждает столько дум, сударыня! Оно полно чувства и знания географии.
— На вас тоже лежит печать гения! — заметила хозяйка. — Уверяю вас! Беседуя с вами, начинаешь ясно понимать себя!
И они продолжали беседу в том же прекрасном, возвышенном духе. А в кухне тоже кто-то вёл беседу — домовой! Домовой в сером балахоне и красненькой шапочке. Ты знаешь его! Он был в кухне, обозревал там горшки. Он тоже говорил, но его никто не слушал, кроме большого чёрного кота, «сливкокрада», как величала его хозяйка.
