Жара на улице ударяла в лицо твердой волной и охватывала все тело, как пластиковая обертка.
– Ты сваришься в своей куртке, – предупредила я Филиппа.
– Некоторые не любят смотреть на шрамы.
Я закатала рукав и показала ему левую руку. Шрам блеснул на солнце, выделяясь белизной на коже.
– Если ты никому не скажешь, я тоже не скажу.
Он снял очки и посмотрел на меня. По его лицу трудно было что-нибудь понять. Я только знала, что за этими темно-карими глазами идет какой-то процесс. Голос его был тих:
– Это твой единственный шрам от укуса?
– Нет, – ответила я.
Руки его судорожно сжались в кулаки и шея дернулась, будто его ударило током. По плечам, по рукам, по спине у него пробежала дрожь. Он завертел шеей, будто пытаясь от этой дрожи избавиться. Снова надел очки, придавая глазам анонимность. И снял куртку. Шрамы на сгибах рук выделялись бледностью на загорелой коже. Из-под безрукавки выглядывал шрам на ключице. Шея у него была красивая: толстая, но без бугров мышц, покрытая гладкой загорелой кожей. На этой безупречной коже я насчитала четыре группы укусов. И это только справа. Левая сторона была скрыта повязкой.
– Я могу снова надеть куртку, – предложил он.
Я, оказывается, пялилась на него.
– Нет, я просто…
– Что?
– Ничего. Это не мое дело.
– Все равно спрашивай.
– Зачем ты делаешь то, что делаешь?
Он улыбнулся, но улыбка была кривая, вымученная.
– Это очень личный вопрос.
– Ты сказал “все равно спрашивай”. – Я по смотрела на ту строну улицы. – Обычно, я хожу к “Мэйбл”, но нас там могут увидеть.
– Тебе стыдно появляться со мной? – спросил он, и в голосе его послышался шорох наждачной бумаги. Глаза его были за очками, но на скулах заиграли желваки.
– Не в этом дело, – сказала я. – Ты тот, кто приходил ко мне в контору, изображая моего “друга”. Если мы пойдем туда, где меня знают, это недоразумение продлится.
– Есть женщины, которые готовы заплатить, чтобы появиться в моем обществе.
– Знаю, я их видела вчера в клубе.
