Путь к Империи (Наполеон I Бонапарт)

Глава 1

Исторический момент. – Детство Наполеона. – Период корсиканского
патриотизма. – Революционные мысли. – Протест в Национальное
собрание. – Речи о счастье. – Презрение к людям.
«Я родился, когда 30 000 французов, ринувшись на берега моей родины, залили пре-
стол свободы потоками крови… Крики умирающих, стоны и жалобы обиженных, слезы
отчаяния окружали мою колыбель… Я родился, когда умерло мое отечество!..»
Такими краткими и сильными словами, в письме к корсиканскому национальному
герою Паоли, написанном в июне 1789 года, Наполеон определяет исторический момент сво-
его появления на свет. Действительно, будущий повелитель Франции и победитель Европы
увидал свет в августе 1769 года, как раз в то время, когда его родина Корсика снова под-
пала под французское владычество. Предки его были итальянского происхождения, родом
из Тосканы, где они получили дворянское достоинство, а отец его, Карло Буонапарте, был
скромным адвокатом в Аяччо.
Когда началось в Корсике национальное движение, то Карло Буонапарте примкнул
к нему, как и все его соотечественники, и даже был секретарем народного вождя Паоли,
для которого он составил воззвание, призывавшее корсиканцев на последнюю борьбу. Мать
Наполеона, Летиция Буонапарте, сопровождала своего мужа в лагерь Паоли, перед послед-
ним решительным сражением, происходившим в мае 1769 года.
После поражения корсиканцев Паоли отправился в изгнание, но Карло Буонапарте не
последовал за ним. Он перешел на сторону победителей и сделался одним из самых рев-
ностных членов французской партии, за что, конечно, пользовался покровительством новых
господ Корсики. Он даже не раз ездил в Версаль в качестве депутата от местного дворянства.
Во время одного из таких путешествий он умер, оставив без всяких средств жену и восемь
человек детей. Наполеону было тогда пятнадцать лет.
Отец Наполеона, за свои услуги французскому правительству, получил право отдать
одного из своих сыновей за королевский счет в бриеннскую военную школу. Он отдал туда
своего второго сына, Наполеона, когда ему шел десятый год. Старший же его сын, Иосиф,
готовился в то время к принятию духовного звания.
Бриеннская школа была одним из двенадцати учебных заведений, основанных Людо-
виком XV для сыновей офицеров. Но кроме формы, которую носили воспитанники, это учеб-
ное заведение ничем не напоминало своего назначения. Оно находилось под руководством
францисканцев, из числа которых были и большинство учителей.
Программа обучения была весьма узкая: изучение французской литературы, упраж-
нение в стиле, немного истории, географии и математики, латинского и немецкого языков.
Но больше всего места отводилось религиозному обучению. Курьезнее всего то, что в этой
военной школе совсем не проходили предметов, которые могли бы служить подготовкой к
военной службе.
В сущности, это был монастырский пансион, по духу и по своей организации, с очень
строгими правилами и религиозными упражнениями. Воспитанников никуда не выпускали
из школы, и они не смели ничего получать из дому – ни денег, ни подарков. Такое воспи-
тательное заведение, впрочем, вполне отвечало духу старинной монархии, объединяющей
корону, аристократию и церковь. Товарищи Наполеона принадлежали к семьям, которые уже
многие века находились на королевской службе.
Для них такое воспитательное заведение казалось вполне естественным, так как тра-
диции их семей были такими же. Но каково было там корсиканскому мальчику, который даже и говорить-то не умел хорошо по-французски! Как должен был чувствовать себя маленький
корсиканец, из которого насильнo хотели сделать француза, среди товарищей, относившихся
к нему свысока и подсмеивавшихся над его выговором и над его странным именем!
Само собой разумеется, что ранние впечатления, полученные Наполеоном на родине,
залегли у него глубоко в душе. Корсику он всегда считал своим отечеством, вплоть до того
момента, когда бесповоротно связал свою судьбу с судьбою Франции. Хотя он был увезен из
Корсики девятилетним мальчиком, он страстно любил ее, и даже любимым его героем был
корсиканский патриот Паоли.
Наполеон прямо-таки боготворил его. Нет сомнения также в том, что многие черты
корсиканской жизни оставили в характере мальчика глубокие следы, и многие из историков
Наполеона находили, что в лице его как бы воскресли его предки, итальянские кондотьеры.
Ничто не связывало Наполеона с французским королем и его страной, и к Франции
он относился неприязненно, видя в ней поработительницу своего отечества. Поэтому он в
школе держался особняком от своих товарищей, французских дворянчиков, к чему, впрочем,
побуждали его и самолюбие, и его бедность. Сначала ему было трудно учиться, потому что
он плохо знал язык. Но настойчивость и сила воли помогли ему, и он скоро выделился по
математике и истории.
Математику он изучал с большим рвением, потому что мечтал сделаться моряком.
История же давала ему пищу для его фантазии, и он прятался где-нибудь, в самых уединен-
ных закоулках сада и школы, чтобы читать Плутарха, упиваясь великими образами класси-
ческого мира, которые всегда сливались у него с корсиканскими воспоминаниями о старых
временах, о своих предках и о последних борцах за корсиканскую свободу, воплощавших в
его глазах все идеалы античного мира героев.
Благодаря своему упорному труду в бриеннской школе Наполеон был переведен в 1784
году в Парижскую военную академию. В этом году он в последний раз виделся с отцом,
который умер в марте следующего года от той же болезни, от которой умер впоследствии и
Наполеон на острове Святой Елены.
Парижская военная академия, куда попал Наполеон, была таким же созданием Людо-
вика XV и лишь ступенью выше бриеннской школы. В ней также клерикальный дух смеши-
вался с аристократическим, но устройство ее, пожалуй, было еще более аристократичным и
элегантным. Воспитателями были генералы и придворные кавалеры; ученики же принадле-
жали к самым знатным фамилиям в государстве. Кроме научных предметов, там преподава-
лась верховая езда, фехтование и танцы, и на это было обращено большое внимание.
Однако в военной школе Наполеон пробыл недолго. Он слушал там, между прочим,
знаменитого математика Монжа. Но его больше всего интересовала прикладная сторона
науки, и за это немец, преподаватель философии, обозвал его однажды скотиной. Учителя
считали его способным и прилежным, но он досаждал им своим характером, резким и
вспыльчивым, и они аттестовали его как «очень самолюбивого и чрезвычайно честолюби-
вого юношу, который может пойти далеко, если обстоятельства будут благоприятствовать».
Кроме того, Наполеон, по-видимому, нисколько не скрывал своих корсиканских
чувств, и это порою возмущало его учителей и многих из его товарищей, которые рисо-
вали на него карикатуры, изображая, как он спешит на помощь корсиканскому герою Паоли.
Духовник школы даже счел нужным заговорить с ним об этом на исповеди и напомнить ему
о его обязанностях по отношению к королю.
Наполеон вспыхнул и резко ответил: «Я сюда пришел не затем, чтобы разговаривать
с вами о Корсике. Это не входит в обязанности священника – читать мне по этому поводу
наставления!..» С этими словами он вышел из исповедальни.
Учитель французского языка Домерон сравнивал стиль его сочинений с «гранитом,
разогретым в вулкане». И, пожалуй, это наиболее верная характеристика бурнопламенного
стиля его юношеских сочинений.
Осенью 1785 года Наполеон был уже выпущен в офицеры. Очень возможно, причи-
ной такого ускоренного выпуска было то, что начальство школы хотело от него отделаться
поскорее. Во всяком случае, шестнадцатилетний Наполеон получил чин артиллерийского
подпоручика и был отправлен в провинцию, в Валанс, где находилась его бригада.
Именно она-то и была настоящей военной школой для него. В Валансе Наполеон
постоянно чувствовал свое одиночество, запоем читал исторические и политические книги,оторые были тогда в ходу. Из них на него особенно сильное впечатление произвели «Обще-
ственный договор» Руссо и «Философская история» Рейналя. Все это время он, по-види-
мому, с большим трудом переносил двойственность своего положения – как корсиканского
патриота, вынужденного служить в армии угнетателей своей родины.
С внешней стороны, впрочем, он не навлекал на себя никаких порицаний начальства,
в гарнизоне был хорошим товарищем и хорошим служакой и горячо стоял за честь корпора-
ции. Но внутренняя его жизнь была обособлена, и чувства одиночества и глубокой меланхо-
лии всецело владели его душой. Притом же его не могла удовлетворить гарнизонная служба,
не дававшая выхода и простора его силам и энергии. К этому у него примешивалась и нена-
висть к стране, где он был чем-то вроде заложника.
О его мучительном душевном состоянии можно судить по строкам, написанным им в
дневнике по случаю шестидесятилетней годовщины дня рождения Паоли, весной 1786 года.
Он говорит о праве бороться с тиранией и подкрепляет свои слова цитатами из Руссо.
«Корсиканцы, по праву справедливости, свергли иго генуэзцев и могут с таким же пра-
вом сделать это с французами…» Далее он говорит: «Всегда один среди людей, я возвраща-
юсь назад к своим думам, к своим мечтам и предаюсь меланхолии. Куда обращаются мои
мысли? К смерти! А между тем я, на заре жизни, могу рассчитывать на долгие годы… Шесть
или семь лет не был я в своем отечестве. Как я буду счастлив, когда увижу снова своих сооте-
чественников, своих родных. Что же в таком случае заставляет меня думать о смерти?..»
На этот вопрос, который Наполеон задает себе, он отвечает, что хочет умереть, потому
что свобода исчезла из мира, потому что люди стали трусливы, пошлы и раболепны! «Что я
увижу на своей родине? – говорит он. – Мои соотечественники закованы в цепи, целуют руки
своих притеснителей!.. Это уже не прежние доблестные корсиканцы, гордые и свободные,
враги тиранов, роскоши и презренных царедворцев! Французы, вместе со свободой, похи-
тили и добрые нравы… Что же мне делать в таком мире, который вынуждает меня хвалить
людей, которых я должен ненавидеть?.. Если бы я мог, уничтожив одну человеческую жизнь,
освободить свою родину, то я тотчас же всадил бы в грудь тирана свой мстительный меч!..»
Он заканчивает эту страстную тираду следующими мрачными строками: «Жизнь мне
стала в тягость, потому что я не могу испытывать больше никакой радости, никакого удо-
вольствия, а все мне доставляет страдание. Она мне в тягость, потому что люди, среди
которых я живу и буду жить, по своим чувствам и мыслям так далеки от меня, как свет
солнца от сияния луны. У меня нет ничего, что скрашивало бы мне жизнь, поэтому мне все
противно…». Позднее Наполеон определит это душевное состояние следующими словами:
«Кто ведет такое ужасное, монотонное существование, когда и в настоящем и в будущем
один день похож на другой, кто постоянно должен спрашивать себя: зачем я родился? – тот
в самом деле несчастнейший из людей!..»
Как это ни странно, но этот будущий завоеватель раньше всего мечтал осуществить
свои честолюбивые стремления на литературном поприще. Он задумал написать историю
Корсики и довел ее до последнего восстания с Паоли во главе. Историк Рейналь, которому
он послал свою рукопись для просмотра, дал о ней лестный отзыв и советовал продолжать
работу.
Между тем во Франции назревала революция. Наполеон, в голове которого бродили
тогда идеи Руссо и Рейналя, чувствовал себя чужим среди офицеров, принадлежащих к дво-
рянскому кругу, и всегда искал сближения со «штатскими» – адвокатами, чиновниками, бур-
жуа, также проникнутыми идеалами Руссо. Поэтому когда вспыхнула революция, то Напо-
леон, которому было тогда двадцать лет, тотчас же сделался ее сторонником.
Для характеристики его взглядов в то время может служить план рассуждений о коро-
левской власти, написанный им в дневнике в 1788 году. Он говорит: «Вначале должны быть
приведены общие соображения о происхождении того значения, какое для ума людей получало имя короля, и должно быть указано, что военное правление этому благоприятствует.
Затем должны быть приведены подробности о той узурпированной власти, которой пользу-
ются короли в двенадцати европейских государствах».
В заключение он высказывает мысль о том, что вообще существует очень мало коро-
лей, которые не заслуживали бы быть низложенными!
Когда осенью 1789 года Наполеон опять поехал в отпуск на родину, то старый поря-
док во Франции уже лежал в руинах. В Корсике все еще было по-прежнему, хотя уже наме-
чалось некоторое движение. Представителями корсиканского духовенства и дворянства в
генеральных штатах были два приверженца старой монархии: граф Буттафуоко и аббат Пер-
рети делла Рока.
Третье же сословие было представлено адвокатом Салисетти и графом Колонна да
Чезарио Рокка, племянником Паоли. Однако обе партии, как монархическая, так и револю-
ционная, стремились найти поддержку у Франции; только революционная партия мечтала
найти эту поддержку у новой Франции, так как старая была врагом корсиканских патриотов.
Можно себе представить, с каким жаром Наполеон присоединился к движению, когда
оно возникло на Корсике. Молодой честолюбец, конечно, мечтал воспользоваться перево-
ротом, чтобы самому играть роль в истории острова. Он убедил своих сограждан наце-
пить трехцветную кокарду, открыть политический клуб и обратиться с воззванием к народу,
чтобы образовать национальную гвардию. Конечно, дело не обошлось без бурных и даже
кровавых столкновений между народом и войском.
Однако корсиканские революционеры, по-видимому, не думали об отложении от Фран-
ции. Адресы и петиции корсиканских патриотов, обращенные в Национальное собрание в
Париже, были не только подписаны Наполеоном, но главным образом им же составлены, и
они нашли там полное сочувствие, выразившееся в резолюции считать остров частью фран-
цузкого государства и дать ему такую же конституцию, как во Франции. Решено было также
вернуть изгнанников, и во главе их Паоли, в свое отечество.
«Из недр нации, над которой властвовали наши тираны, – писал Наполеон тогда, –
вырвалась электрическая искра. Эта просвещенная, могущественная и благородная нация
вспомнила о своих правах и своей силе. Она сделалась свободной и захотела, чтобы и мы
сделались свободными. Она раскрыла нам свои объятия, и с этой минуты мы имеем одни и
те же интересы, одни и те же заботы. Море больше не разделяет нас…»
Наполеон опять получил отпуск в 1790 году на полгода, но он сам продлил его больше
чем на год, то есть до января 1791 году. В этот промежуток времени он увиделся с Паоли,
который возвращался на свою родину как триумфатор. В депутации, которую корсиканцы
отправили во Францию встречать своего национального героя, участвовал также старший
брат Наполеона, Иосиф.
По рассказам последнего, между Наполеоном и Паоли, перед которым он некогда так
преклонялся, сразу обнаружились разногласия. Между прочим, Наполеон обидел Паоли
своим замечанием. Когда Паоли описывал ему последнее сражение и расположение своих
отрядов, то Наполеон сухо сказал: «Такая диспозиция войска не могла иметь другого резуль-
тата, кроме поражения».
Однако местные власти в Аяччо не очень одобряли деятельность Наполеона. В Аяччо
тогда происходила горячая борьба партий, и Наполеона подозревали в том, что он хочет,
низвергнув правление консервативной партии, овладеть крепостью и прогнать французов.
Поэтому-то гарнизон был усилен, а клуб и национальная гвардия, организованная Наполео-
ном, были закрыты.
Это заставило его тотчас же отправить в Национальное собрание протест, и в нем он
изложил свои тогдашние политические взгляды. Протест начинается следующими словами:
«Когда власти похищают права, когда депутаты, не облеченные полномочиями, называют себя народом, чтобы говорить против его желания, то частные лица имеют право соеди-
няться, протестовать и таким образом сопротивляться притеснению…»
В другом месте он говорит: «Когда царствует тирания, когда власти не пользуются
доверием, когда они нас унизили и мы имеем право их ненавидеть, можно ли говорить, что
все обстоит благополучно? Можно ли требовать от нас, чтобы мы и далее сносили это иго?..»
Наполеон также написал страстный памфлет, под заглавием: «Письмо г. Буонапарте к г. Мат-
тео Буттафуоко, корсиканскому депутату в Национальном собрании», и во всех этих проте-
стах и литературных выступлениях он, по-прежнему, является ярым корсиканским патрио-
том.
Но нет никакого сомнения в том, что к его патриотизму теперь уже примешивалось,
в значительной степени, честолюбие. Он хотел, так или иначе, играть роль в своем отече-
стве и рассчитывал добиться этого… с помощью Франции! Однако, прежде чем ему удалось
достигнуть какого-нибудь прочного успеха на Корсике, ему пришлось вернуться в свой гар-
низон, так как он уже и так слишком продлил свой отпуск. Однако это ему не повредило.
Французская армия распадалась, и поэтому там рады были каждому офицеру, который воз-
вращался под знамена. Наполеон получил даже повышение.
Он был в Валансе, когда пришло известие о попытке бегства Людовика XVI и его семьи
– попытке, сразу, одним ударом, разрушавшей тот тонкий слой, который все еще прикрывал
зияющую пропасть между короной и новой Францией, увеличивающуюся с каждым днем.
Наполеон мог наблюдать успехи революции. Раскол увеличивался и среди войска, где
солдаты были патриотами, а офицеры аристократами. «Женщины повсюду были роялист-
ками, – говорит Наполеон в своих записках, – и это неудивительно! Ведь свобода гораздо
более прекрасная женщина, чем они, и затмевает их всех…»
В полку, где служил Наполеон, раскол был очень силен. Половина его товарищей, и
даже среди них его лучшие друзья, покинули знамя, оскверненное в их глазах революцией.
Но тем решительнее сам Наполеон окунулся в революционный поток. В Оксонне и Валансе
он так же, как и в Аяччо, посещал политические клубы и патриотические празднества.
Он даже подписывал революционные адресы, как, например, петицию, требовавшую
осуждения короля, и часто выступал оратором на политических собраниях. Он ежедневно
собирал своих унтер-офицеров и читал им парижские газеты. Одному из своих друзей он
писал тогда: «Успокоившись на счет участи моей страны и славы моего друга (он подразу-
мевал Паоли), я озабочен теперь только судьбой нашего общего отечества…»
Таково было настроение Наполеона в начале французской революции. Но тем не менее,
когда ему пришлось присутствовать при сцене, разыгравшейся в июне 1792 года, когда
народная толпа ворвалась в королевский дворец и заставляла Людовика XVI подчиниться
требованиям патриотов, то он сказал своему товарищу Бурьену, что в эту «сволочь» следо-
вало бы просто выстрелить из пушки.
Сотни четыре или пять положили бы на месте, а остальные обратились бы в бегство!
До какой степени Наполеон интересовался тогда великими и жгучими вопросами совре-
менности, доказывает то, с каким жаром зачитывался он историко-политическими тракта-
тами. Интересно то, что он тогда старательно отмечал даты и факты из истории французского
дворянства и мемуаров Дюкло, которые иллюстрировали изменнические поступки и жесто-
кость старинной монархии, испорченность дворянства и духовенства, деспотизм церкви и
короны.
Он не забывал также и своих прежних литературных планов. Он хотел снова взяться за
историю Корсики и даже обратился к Паоли с просьбой о материалах, но Паоли отговорил
его, находя, что еще рано писать историю страны, и советовал собрать раньше только одни
анекдоты и факты, которые могли бы подтвердить геройство корсиканского народа.
Впрочем, в это время Наполеон уже заинтересовался другим планом. Вероятно, по
совету Рейналя он написал сочинение «Речи о счастье», на соискание премии, объявлен-
ной Лионской академией. Это сочинение, тяжело написанное, страдающее повторениями и
отсутствием последовательности, все же дает возможность заглянуть в душу Наполеона, так
как заключает в себе – вольные или невольные – признания.
И на этих признаниях в значительной степени отражается влияние Руссо, но только у
Руссо отсутствует тот героический тон, который звучит в каждой фразе Наполеона. Кроме
того, Наполеон заранее исключает из своей политической системы социалистический эле-
мент учения Руссо, причем во всех его собственных рассуждениях о государстве прогляды-
вают уже воззрения повелителя. Но любопытнее всего, что он с особенной страстностью
говорит о демоне честолюбия, во власти которого находились великие люди истории.
Может быть, он предчувствовал свою судьбу, когда писал эти строки, потому что он
как бы старается оправдать себя в собственных глазах, говоря, что «честолюбец может при-
нести добро». «Разве это не может служить утешением для разума, – восклицает он, – если
можешь сказать себе: я обеспечил счастье сотен семейств. Я причинял себе беспокойство,
но государство извлекало из этого выгоду! Мои сограждане живут спокойно, потому что я
беспокоюсь, они счастливы моими работами, веселы моими печалями… Но тот, кто желает
выдвинуться вперед и содействовать счастью государства, тот должен быть мужественным,
сильным и гениальным, должен уметь управлять своим честолюбием, вместо того чтобы
управляться им, и тогда он сможет соединить рассудок и чувство и будет обладать нрав-
ственной свободой…»
Таковы были идеалы, которые рисовал себе двадцатидвухлетний Наполеон; однако и
тогда уже во многих строках, написанных им, проглядывало презрение к людям, и можно
было предвидеть, что не далек момент, когда тонкий слой идеалов, прикрывающий это пре-
зрение, исчезнет, и презрение к людям превратится в презрение к идеям.