Счастливые люди не плачут

часть 2

$uicide boy$ — kill yourself.

На улице начало января, когда Ваня впервые решается выйти за границу высокого серого забора больницы. Блестящий на солнце снег под ногами хрустит, когда Ваня вдыхает морозный воздух, кутается в вязаный красный шарф и причудливо перепрыгивает с ноги на ногу. Это немного необычно — находиться за пределами палаты с лампой на тумбочке и расшатанной кроватью, но Ваня надеется привыкнуть.

Это начало января, и люди только отходят от праздников. У Вани тоже были праздники. С ним был Даня, «Один дома» и куча еды. 

Врачи говорили, что лучше пока воздержаться от долгих прогулок, а отец не слишком стремился забрать его домой. Отцу стыдно — думалось Ванечке. А отцу и правда было стыдно.

Потому что, отвернувшись от собственного сына, он предал Ваню. А Даня не отвернулся. Даня вообще удивительный.

Даня любимый, абсолютно непередаваемо занудный и самый интересный одновременно. Даня любит сладкие мандарины, советские фильмы по субботам и перечитывать взахлёб «Преступление и наказание». Даня говорит: «все достойны прощения»; Ваня отца простить не может.

Это начало января, и это так странно — жить. Жить без страха, без опасности. Жить с любовью к самому лучшему человеку в сердце. Жить, зная, что он тебя спас.

И это совсем нормально — бояться.

***

Ваня впервые чувствует себя ненужным в доме. Вроде бы, мама обнимает его и, не сдерживаясь, смаргивает слёзы в уголках глаз, отец неловко и очень аккуратно — так, как только он умеет — хлопает по спине, а Ваня пытается улыбнуться. Пытается — потому что отвык улыбаться кому-то ещё, кроме Дани.

А потом он видит абсолютно незнакомых ему людей. И вспоминает. И понимает. 

Его родные родители стоят чуть поодаль, не вписываясь в роскошь интерьера со своими мятыми рубашками и дешёвыми платьями с отвратительными цветочками. Цветы жёлтые, кстати.

У Вани на спине приятным теплом согревают синие нарциссы, как знак вечности и неизменности.

Мама-Лида (которая не мама, вообще-то) пытается сгладить неловкость, обнимает, но Ваня в ответ просто стоит, тупо разглядывая их. Он здесь не нужен. Никому из них.

Антон и Полина ему абсолютно чужие и за полгода полностью отвыкли от присутствия Ивана. 

Эти биологические родители, имена которых Ваня безбожно прослушал, его знать не знают, и только, наверное, материнский инстинкт на ушко что-то твердит этой женщине в уродливом платье из секонд хэнда.

У Вани четверо родителей, но в реальности нет ни одного.

И Ваня это понимает.

***

Сначала было сложно. Свыкнуться с тем, что он теперь не живой смертник, а нормальный, почти здоровый подросток, оказалось не так уж легко. 

Ваня жил смертью. Ване казалось, что он должен умереть. Но умирать не хотелось до боли под ребрами, и это призрачное спасение в виде цветущих нарциссов стало чем-то вроде подарка судьбы. За подарки нужно расплачиваться.

И, сидя в комнате, которую отдали Дане, перебирая струны старенькой, спрятанной глубоко в шкафу гитары, Ване хочется напевать Курта Кобейна. Smells like teen spirit, да?

И хочется заплакать. От несправедливости. От боли. От того, что, Господь, ты серьёзно?

И когда ты успел стать таким ранимым маленьким мальчиком, В а н е ч к а?

— Счастливые люди не плачут, — выдыхает куда-то в макушку Даня, обнимая поперёк груди и становясь сзади.

Даня — это личный пиздец. Это сумасшедший коктейль из эмоций. Это та самая, непередаваемая и желаемая, скромно зовущаяся именем существительным из шести букв.

— Я и не плачу, Дань. 

Тот в ответ хмыкает, вдыхает полной грудью запах чужих волос, а после говорит:

— Всё будет хорошо, Вань. Обещаю.

Нарциссы вторят этим словам, согревая своими лепестками, а Ване отчаянно хочется верить.

И он верит. 
Ну, это же Даня, да.