Ринат Валиуллин "Где валяются поцелуи"

14

– Как можно объяснить языком то, что чувствуешь?

– Целуя.

– Твое чувство так сильно ослепляет, что за этим блеском я не могу понять, люблю ли я тебя, – стояла Лучана рядом с аквариумом в одной тонкой рубашке, сквозь которую на меня глядели ее удивленные соски. – И чем больше я на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что мне необходимо всегда видеть твое лицо. Почему я вижу его так редко?

– Потому что оно в маске. Впрочем, как и твое.

– Может быть, им тоже надо маски купить? – включила подсветку аквариума Лучана.

– Рыбы-дайверы? Не сходи с ума, Лучана. Хватит с них того, что они немые. Поздно уже, давай спать.

– Подожди, сначала угадай, что я хочу тебе сказать, – подошла она к кровати, в которой я давно уже ждал ее.

– Спокойной ночи?

– Возлюби ближнего! Дай мне напиться тобой за ночь!

– Пусть даже с утра постель пуста, сушняк, и не с кем поделиться счастьем?

– Пусть. В этой жизни мне для общения хватило бы трех слов.

– Пей до дна! – выпалил я, не дожидаясь продолжения.

– Я тебя люблю.

– Тогда мне двух: я тоже. Все остальное время мы могли бы посвятить Его Величеству Сексу.

– Нет, не все. Иногда мы будем потягивать искренность, словно коньяк, и дело даже не в вечере, что вытащил из-за пазухи луну и пытается загнать ее как можно дороже, не в моем состоянии, не в твоем понимании. Просто дело всей жизни.

– Дело заведено давно, – попытался я пошутить, так как не был настроен на откровенные разговоры.

– Да, заведено, но до сих пор тебе не вынесен приговор за то, что я от тебя без ума. Ты можешь мне ответить, почему я тебя так люблю?

– По Фрейду, – взял я ее за руку.

– Глупости.

– Совсем нет, просто встретить умного человека весной большая редкость.

– Ты на что намекаешь?

– Что я тоже без ума от тебя.

– А завтра, а послезавтра? Что мы будем делать завтра?

– Любить.

– Но ведь невозможно любить с такой страстью так долго.

– Скуку я беру на себя, – положил ее руку себе на плечо.

– Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Что ты мужчина. И не забывай об этом, особенно в сугробах простыней.

– Малыш, ты помнишь, вьюга злилась? – начал я закатывать ее в белую метель постели.

– Русская классика, помню, – отпихивалась от зимы ладошками Лучана.

– И ты неловко так побрилась…

– Ах ты негодный, вот об этом мог бы мне не напоминать, – бросилась на меня Лучана, чтобы я утопил ее в своих объятиях, взвизгнув:

– Дама, что вам от меня нужно?

– Ничего. Мне от вас нужен только ты.

Я подмял ее теплое тельце под себя и вошел туда, где обычно не хватает мужчины, где можно уладить любой конфликт, погасить затянувшуюся гражданскую войну, продолжить род; где жарко и влажно, туда, в темноту любви, где ею кормят, где сносит крышу, где любопытно, где всегда царит смаковница-ночь, и нет никого, кроме нас двоих, где мужчина не задерживается надолго, потому что каждый прием стоит больших искренних чувств, куда без них его просто не пустят больше и придется искать другого убежища для инстинктов.

– Как-то ты резко, – вздрогнула Лучана, не открывая глаз, она всегда закатывала их, словно хотела посмотреть, что же там происходит во внутреннем мире, отчего же так хорошо, где живет оргазм, и почему он приходит сам, почему никогда не приглашает в гости к себе.

– Теперь понимаю: совсем не обязательно быть гением, чтобы возносили. Достаточно просто любимым, – глядел я в потолок через несколько минут, скатившись с любимого холма и переводя дыхание.

Лучана все еще была не со мной, где-то там, в стране благодати, откуда я вернулся чуть раньше.

– Меня всегда удивляла твоя способность молчать.

– Это не способность, это недостаток… слов, даже не слов, а воздуха. Я умираю от счастья, – вздохнула она глубоко, будто хотела набраться воздуха впрок.

– Тебя спасти или оставить в покое?