Мистер Грей младший II | Мистер Дориан Грей

fears

Дориан

Я перелистнул последнюю страницу отчёта Джеймса Гриндсона, и, перед тем, как поставить подпись, взглянул на дату. Шестнадцатое апреля. Середина второго месяца весны, такой длинной, как никогда раньше. Или может только мне дни казались вечностью до того момента, пока я не опускался в кресло в великолепной зале театра? Дрожь прошла по сердцу, прежде чем театральные образы Лили пронеслись перед глазами. Я поймал себя на мысли, что вот уже чуть меньше месяца посещаю театр, как зритель — и только зритель — ежедневно. Ведь каждый день на величественную сцену выходит Лили Дэрлисон, играя в спектаклях «Двое в спальне», «Ромео и Джульетта», «Несчастная Лукреция». Везде она — главный персонаж, что, несомненно, заслужено. Главный и ужасно несчастный. Около недели я видел её игру лишь в той пьесе, в которой познал её актрисой впервые.

«Двое в спальне» дались мне до конца только с третьего просмотра. И дело совсем не в том, что мой неподкупный страх и ужас перед её убийством исчез. Наоборот: она играла ещё реалистичнее, чем прежде. Я боялся увидеть её мёртвой, пусть даже на сцене. И моё чёртово подсознание меня наградило: после спектакля, мой ночной кошмар непременно заканчивался пропадающей во тьме сценой, на котором стоит белоснежная кровать, а на ней лежит Лили, без движения, без румянца на щеках, но с открытыми глазами, в которых пустота и смерть. Проснувшись в холодном поту раза четыре за одну ночь, я понял, что сумасшедший и хочу убить того урода, который прикончил невинную ни в чём, кроме любви к этому зверю, девушку. Мне тогда впервые захотелось досмотреть до конца, что станет с тем ублюдком. Что он скажет в своё оправдание? Или что он почувствует, когда увидит, что тело его некогда любимой женщины окажется бездыханным, покинутым жизнью, душой, любовью. Меня поразило то презрительное равнодушие, с которым он накрыл её тело простынёй. Будто она кукла, или манекен. На постели он бездвижно сидел с минуту, после чего произнёс: «Теперь я никому не нужен». Обняв её мёртвое тело, он лёг рядом с ней — и занавес закрылся, под страшный гул аплодисментов. Когда овации достигли своего пика, зрителям снова были предоставлены: сцена, актёр, играющий ублюдка, а ещё, самое желанное мною зрелище, Лили. Живая, улыбающаяся, счастливая. Она купалась в том, как пожирали её глазами мужчины, в этом чёрном, полупрозрачном в зоне ног великолепии. Безусловно, она видела, с каким восхищением на неё смотрели некоторые женщины, а некоторые — с завистью, что выражалось в их злых лицах и отсутствии аплодисментов. Но на это ей было всё равно — она принимала кожей только свет, вдыхала только хорошие эмоции.

Я посылал ей цветы, без всякой записки, после каждого спектакля. Для того, чтобы у неё не было ни малейших подозрений о постоянном поклоннике, по крайней мере, в моём лице, я просил принести то пионы, то тюльпаны, то розы, то хризантемы... Лишь одно оставалось неизменным — размер букета. Я хотел, чтобы её гримёрная утопала в аромате, который я успел вдохнуть.

— Мистер Грей, — раздался стук в дверь, а следом голос моей секретарши Оливии, что тут же сделала пару шагов в кабинет, и с улыбкой остановилась. Я часто моргал, пытаясь прогнать воспоминания, возвращая себя в реальность, — К вам пришёл мистер Кристиан Грей, — она отошла от двери, пропуская его.
— Что? — я даже рассмеялся от неожиданности. — Дед, ты бы сказал, я бы сам к тебе приехал! — я подошёл к нему навстречу, пожимая руку и помогая снять светлый демисезонный плащ.
— Нет, правильно, Дори, дедушка сам ходить может, сам и приедет! Что мне утруждать тебя, такого занятого и важного, хе-хе?
— Да ладно тебе, садись, — улыбнулся я.

Седовласый тигр, не иначе, как мистер «Я уведу твою бабулю», галантно уместился на диван. Секретарша, забрав плащ мистера Грея, с улыбкой стояла и смотрела на нас, по всей видимости, ожидая очередных поручений и, безусловно, любуясь на основателя империи, в которой она работает.

— Оливия, принесите нам кофе, — попросил я, садясь рядом.
— Ливи, крошка, принеси дедушке Дориану и красавцу Кристиану по стопке коньяку, — начал смущать он секретаршу, — С такими ногами бегать по мелочам негоже...
— Ох, что вы, мистер Грей, — вспыхнула девушка, — Я могу исполнить поручение? — спросила она, потупив взор в мои глаза.
— Надеюсь, что да, — улыбнулся я, — Но мне, всё же, кофе.

Девушка кивнула и унеслась из кабинета, как можно круче виляя бёдрами. Я закатил глаза, пока дед любовался её прелестями. Пару раз кашлянув, я отвлёк его от созерцания миссис Кларк, жены, между прочим, моей правой руки в компании и улыбнулся деду, который, прищурившись, смотрел на меня.

— Я ведь всё могу рассказать Анастейше, — поиграл бровями я.
— Рассказывай, если совсем балбес.
— Дед! — я рассмеялся.
— Лучше расскажи мне, милый друг, почему я всё узнаю последним?
— Ты о чём?
— Да о том, с кем связалась Софина, твоя кровная сестра! — он снял оптические очки с глаз и бросил на журнальный стол. Кристиан казался взбешённым, хотя только пару минут назад его можно было назвать одним коротким словом — «весельчак». Моргая, я пытался проанализировать, что из самых свежих новостей от мамы я знаю о Софине:
— Мне... неизвестно, с кем она сейчас завязала дружбу, но то, что она рассталась с Патриком Мэлфи, гандболистом, я знаю точно... Она сама сказала мне за недавним ужином, что их отношениям пришёл конец ещё в феврале.
— Это я и без тебя знаю, — махнул он рукой.
— Мне кажется, дед, ты узнаёшь новости первым, а не последним, — ухмыльнулся я, — Ну, и с кем связалась наша журналистка?
— Софи головку снесло, друг, — покачал он головой, — Я ещё не знаю, должен ли рассказывать об этом Теодору.
— В чём дело? — напрягся я.
— Птичка одна мне чирикнула, что в Италии, будучи там независимым репортёром на модном показе, который состоялся именно в феврале этого года, она познакомилась с Микеле Арбалем.
— Его имя ничего мне не говорит, — нахмурился я, подумав с секунду.
— Именно, — кивнул дед, — Потому что Микеле Арбаль известен под именем Колина Рональдса, Джейми Бествуда, Арнольда Шлицера и Гюнтера Маларки.
— Зачем ему столько имён? — я непонимающе покачал головой.
— Затем, что он крупный бандит, мой друг. Твоей сестричке захотелось поиграть с судьбой. Опозорить моё имя, имя твоего отца и прежде всего — твоё!
— Да нет же, это невозможно, — покачал головой я.
— Ещё как возможно, как доказывают факты. Если ты не вставишь ей мозги, я завтра же начну делать их своему любезному сыночку. А всё это их демагогия с вашей матерью, ети её мать! Дети, чёрт возьми, должны знать, где их место. Я буду искать вам с Марселем жён, решено.
— Что? — чуть не поперхнулся я воздухом, смеясь.
— А-то! Найдёте себе каких-нибудь бандиток, фриков, или актрис, не дай бог.
— Почему? — что-то внутри меня замерло на секунду.
— Потому что актрисы — это и фрики, и бандитки, и что похуже. Прежде чем залезть в кадр или на сцену, ты знаешь, через какое количество... к-хм, испытаний, им надо пройти, а? Знаешь?
— Не все же, — неопределённо сорвалось с моих губ.
— Я тебя умоляю! — всплеснул руками Кристиан, словно не желая меня слушать и вовсе. Он уже хотел было продолжить, но в кабинет вошла Оливия и поставила бутылку коньяка, рюмки, кофе и лимон. — Спасибо, моя радость, — он поцеловал ей руку, пожал и вложил в неё, по всей видимости, деньги.
— Нет, что вы, мистер Грей...
— Бери, бери и иди. Кто-то же должен заботиться о помаде для тебя?

Смеясь и краснея, Оливия убежала в приёмную, неслышно, но плотно прикрыв за собой дверь. Дед налил нам по стопке коньяка, хотя я пытался прикрыть рукой рюмку. Он так взглянул на меня, что мне показалось, он прожжёт во мне дыру. Если какая-то «птичка», чирикающая ему о Софи, то наверняка есть ещё одна тварь, чирикающая ему обо мне. Или нет? Сомнения, их слишком много. Мы опрокинули по рюмки коньяка. Я даже не почувствовал горечи. Медленно, в мои мысли стало закрадываться догадка за догадкой... Бредли Ривз, тот придурок, так жадно смотрящий на неё, этот режиссёр?.. Не могла ли она, чтобы он взял её на эту роль, заняться с ним... Я поёжился от этой мысли, к горлу подкатило. Я тяжело сглотнул. За двадцать четыре дня моего сумасшествия, непрекращающихся походов в театр, бессонницы, ночей, заполненных сладким бредом о ней, я впервые ощутил, что кровь моя не бурлит, а леденеет. Нет, вру. Это чувство морозящего вены ужаса уже не раз накрывало меня, но это было только тогда, когда я видел смерть героини Лили, раз за разом, одну за другой. Теперь же, этот лёд был каким-то отвращающим и горячим. Мне захотелось порвать все двенадцать портретов, которые я успел написать за эти дни: акрилом, акварелью, гуашью, углём, тушью, карандашом... Каждый раз, просыпаясь ночью, гоня от себя нелепые кошмары и видения, я умывался, подходил к мольберту и рисовал её. Мне нужно было увидеть в ту же минуту лицо некого повторения Одри Хепберн, даже нет... лицо Лили Дэрлисон прекраснее.

Мы молча опрокинули уже третью рюмку. Дед молчал, то жевал лимон, то глядел в окно. Поймав мой взгляд, он, словно, читая мои мысли, произнёс:

— Знаю я, про твою актриску, — вздохнув, он откинулся спиной на диван; кровь внутри меня похолодела, — В таких передрягах она перебывала, с такими людьми «пере» и «пере»...
— Хватит, — резко прервал я, — Ей от силы лет двадцать — двадцать два.
— Что? — изумлённо выгнул брови Кристиан, — Джессике Нильсон?

«Чёрт подери!»

— А, ты о ней, — выдохнул я, смотря на рюмку.
— А что, у тебя уже моложе? — вдруг расстроенно произнёс Кристиан. — Почему же я всё узнаю последним?
— От кого?
— От тебя, от кого ж ещё?
— Нет, дед, я серьёзно.
— И я серьёзно! Сейчас ты сам мне сказал об этом.
— А обычно, кто тебе сообщает? Я хочу дать ему денег, что бы за мной он слежку не вёл, — Кристиан расхохотался на мой деловой тон.
— Ох, Дори! Ты что, моя внучка? Я нанял людей следить только за девочками, ибо женский мозг устройство, которое зачастую может дать сбой.
— Тогда откуда ты узнал о Джессике?
— Я стал невольным свидетелем разговора Марселя с тобой, по мобильнику, — широко улыбнулся он.
— Вот как, — кивнул я.
— Именно. Значит, ты оставил былую любовь ради молодой и свежей?
— Нет, я оставил былую похоть, потому что устал от неё. А насчёт этой... «молодой и свежей», благодаря тебе, дед, у меня очень много мыслей в голове.
— Дориан, — начал он, вздохнув, — Работа актрисы дарить себя миру. Ни одна талантливая личность никогда не сможет принадлежать кому-то одному. Почему браки с творческими людьми чаще оканчиваются крахом?
— Большинство браков оканчиваются крахом, — бесцветно произнёс я.
— Потому что творческих людей больше, чем адекватных и умных, Дориан. Связывать свою жизнь с человеком искусства... Как по мне, ошибка.
— Мама танцовщица, ставшая создательницей одной из самых престижных академий в мире.
— Ей повезло, что в неё влюбился именно твой дурак отец.
— Дед... А Ана? Она закончила литературный факультет...
— Однако она не сумасшедший прозаик, — улыбнулся он.
— Что ж, спорить с тобой бессмысленно, поэтому я брошу эту затею, — произнёс я, опрокинув в себя очередную рюмку, — Надо работать.

Я встал и прошёл к своему рабочему месту. Пробежав глазами по заключительному листу отчёта, я коротко оставил свою подпись и расшифровку под ней. Снова взглянул на дату. Внутри мне было гадко, то ли от алкоголя, то ли от мыслей о тяжелой актёрской стезе, «прелести» которой я не могу исключить из жизни Лили, практически ничего, совершенно ничего не зная о ней.

— Ты совсем скис, — склонив голову набок, произнёс Кристиан, — Я выпью твой кофе, ты не против?
— Конечно не против, — кивнул я.
— Дориан, я могу ошибаться. Не делай поспешных...
— Я знаю, дед, всё нормально. Я просто даже не задумывался об этом, — спокойно произнёс я, — Мы познакомились около месяца назад, с тех пор ни разу не контактировали. Да и особенным желанием, признаться, я не горю.
— А горел?
— Не могу ответить на этот вопрос, я... ко всему относителен. Дни прошли как в тумане, в котором ничего нельзя разобрать. Мне кажется, что ты прав.
— Время покажет, кто из нас прав, — улыбнулся Кристиан, встав. Он пожал мне руку, когда я проводил его до лифта, помог надеть плащ.
— Софи ожидай ближе к вечеру. Она обещала сегодня заехать, навестить деда. Я отправлю её к тебе, ибо вы молодые, продвинутые, сами можете управляться со своей судьбой так, как вам заблагорассудится. Твоя задача настроить рассудок этой блондинки на благо, ты меня понял?
— Понял, понял, — улыбнулся я, обняв его.

Кристиан Грей почтительно кивнул мне, а затем, озорно подмигнул Оливии, которая привстала со стула, облокотившись на ресепшен, чтобы облюбовать своим вниманием деда. Он, самодовольно смеясь, зашёл в лифт и скрылся через несколько секунд за его дверьми. Я с минуту простоял неподвижно, смотря в никуда. Медленно обернувшись, я зашёл в кабинет и, закрыв дверь, уместился на кожаное кресло. Взяв мобильник, я набрал номер старого-доброго Гарольда, благодаря которому, однажды на достаточно долгое время, вошёл в мир обворожительной Лили Дэрлисон.

— Гарри, я сегодня не приду, — сказал я, когда приветствия и вопросы о самочувствии, а также обо всём прочем, остались позади.
— Это я понял.
— Почему? — нахмурился я.
— Потому что Лили сегодня не играет, разве ты не знаешь? — сердце внутри меня замерло, я испугался этого чувства, и резко покачал головой.
— Я не знал... А что случилось?
— Бог с тобой! Ничего, соответствующего твоему убитому тону. Мисс Дэрлисон, мистер Ривз и мистер Кэллин сегодня отправились в турне по Америке, — засмеялся он, — Спектакль «Двое в спальне» требуют зрители с разных уголков нашей державы.
— Вот как, — я сглотнул, выдыхая от некоторого облегчения, — Надолго?
— Не больше месяца, — «чёрт подери!»
— Я могу тебя кое о чём попросить?
— Конечно, Дориан.
— Присылай цветы Лили в каждый город после спектакля, я всё оплачу.
— Ох, это не вопрос... А рассказать ей можно, намекнуть, что ты...?
— Нет, ни в коем случае. Записок никаких.
— Особые пожелания?
— Без разницы, какие цветы... Главное, чтобы их было чуть больше ста. И первый букет... Пусть будут бордовые лилии, — произнёс я тихо.
— Понял. Записал. На этом всё?
— Да, — опережая время, бросил я, и закончил разговор.

Я не мог его продлить даже на минуту, ибо тут же попросил бы информацию о ней, или же номер её телефона. Господи, почти месяц... без неё. Может, это и есть шанс отвыкнуть? Забыть? Избавиться от простого сна, от наваждения, от одержимости, от которой веет лишь загадочностью, неопределённостью и страхом. И больше ничем, абсолютно ничем.

Но тогда почему мне стало так тревожно, едва я услышал: «Лили сегодня не играет»? Если нет больше каких-то особенных, отдельных чувств, почему это так накрыло меня? Я окружён страхами.