- Ты мне не нравишься, - смотрю на неё и снова замечаю квадратную улыбку, немного квадратную и слишком широкую для её лица - с резкими чертами и опасно-острыми скулами. Мне всегда казалось, что она специально вырисовывает их по, минимум, два часа, чтобы всем своим видом отталкивать окружающих, обращая их в бегство.
Она всегда была одинокая, предпочитая времяпровождения сама с собой, копаясь в собственной голове, словно чьем-то "грязном белье". Закрытая и такая холодная. Хуже только льдина в самых холодных водах этого сгнившего мира.
- Взаимно, - её уста поднялись в смиренной ухмылке. Тёмная помада зловеще засияла на её губах в мягком сумраке раннего мая. Сейчас она уязвима, словно увядший цветок. Роза. Она бы определенно была бы розой.
На розу, что насквозь была пронизана и обвита диким тёрном.
Этот дикий кустарник собственных убеждений, как она и до сих пор думает, защищает её от грез внешнего мира, от всех бед. Но на самом деле мне все стало ясно уже достаточно давно - она просто напуганный ребенок, который столкнулся с жестоким раскладом госпожи Судьбы.
Это выдают её глаза, которые она постоянно прячет под стрелками, которые не хуже любой точёной пики, густой тушью и вызывающей подводкой. Её черные очи напуганные, заслонены какой-то вязкой и густой дымкой непонимания происходящего, можно сказать дикие.
Одичавшие от звериного страха.
И вот снова лица её коснулась усмешка. Нет. Это грустная улыбка, но теперь же её глаза стыдливо опущены. Она,видно невооруженным взглядом, расстроена, возможно подавленна. Её веки дрожат. Одно мгновение и горячие, невероятно солёные и такие ненавистные мною слёзы.
- Иди сюда, - подхожу к неё вплотную.
Слышу тихий всхлип и, шморгая своим немного припудренным носом, её тело начинает дрожать. Её трясет настолько, что сейчас она не лучше того самого банного листа. Сам того не понимая, я откровенно терпеть не могу её плач.
У меня есть сердце.
Немного каменное, с гнильцой.
Но живое.
И оно обливается, пропитанной насквозь никотином, кровью, когда я вижу тёрпкие капли на её щеках. Сейчас эти опасно-острые скулы, как будто сглаживаются, принимают нормальную форму. Рукавом красной куртки провожу по её лицу, остаются следы от тонального крема и размазанной туши.
Она сняла маску. Оголила перед мною душу.
Мне её жаль, невыносимо жаль до хруста в грудной клетке. Она поддается вперёд, сама того не замечая, запутывается в собственных ногах, которые намертво были влиты в борцовки камуфляжной расцветки. Грубо и невероятно вызывающе. Мне всегда это нравилось.
Падает она красиво - плавно и плавно, не ожидая такого даже от самой себя. Словно райская птица вспорхнувшая с огромной ветви, она упала в мои объятья, которые и станут для неё самой настоящей клеткой. И после всего того, что между нами было, её рост был немного выше моего, поэтому сейчас я чувствую горячее и сбивчивое дыхание на собственной шеей.
Словно перед казнью.
Мне от чего так будоражит кожу, что табун мурашек проходит от головы и до самых мизинцев пальцев обеих ног. Моя маленькая раненная птичка сейчас прижимается ко мне и нервно дергает своими широковетвистыми плечами.
Моя рука сама, не от команд моего мозга и больного разума, зарывается в её, выжженных от многочисленных красок и тоников, волосах. А волосы я её, помню, точно любил. Особенно их нынешний оттенок: только выпавший первый снег. Жесткие и, от чего, непослушные пряди неприятно колются.
Ноя готов простоять так вечность.
Жаль, что не в этой жизни.
- Ты мне не нравишься, - наклоняюсь к её пробитому уху, которое блестит холодным светом серебра под фонарным столбом, - но без тебя я чувствую себя потерянным, - прижимаю, нет, затягиваю в металлические тиски своих рук.
Она замирает, и, кажется, не верит своим ушам вовсе. Два бездонных тёмных зрачка поднимают на меня взор. Не плачь прошу. Сотвори с моим телом и душой все что угодно, но не показывай мне свои слёзы и страдания. В такие моменты я искренне ненавидел её, от чего ненавидел и сам себя.
- Зачем ты делаешь это? - сиплый голос разрывает мои барабанные перепонки от своего неожиданного, словно гром среди ясного неба, звучания. Я прекрасно понимал к чему этот вопрос, но лишь промолчал. Убежал от ответа, словно самый никчемный трус в истории человечества. И перед кем?
Перед плачущей девчонкой.
Я скатился ниже некуда.
Я помню пятнышки облезшей краски на её руках от того турника, на котором мы сидели и держались за руки. Ты тогда попросила обнять тебя. Тогда мы целовались до самого рассвета, были безумно счастливы и невероятно влюбленными.
Как жаль, что все прекрасное заканчивается...
