За пределами

Предел второй

Больно.

Больнобольнобольно.

Ядовитыми стрелами в звенящие нервы. Вспышкой в сплошном мареве ужаса. Тугой удавкой по содранной шее. Сапогом по сломанным пальцам. Сколько оттенков боли может вынести человек? А монстр?

Эрен о боли знал все и даже чуточку больше.

Иногда она была одуряющей, как последний вопль матери. Тогда просачивалась под кожу вместе с надсадным хрустом суставов, так похожим на звук, с которым лопалась ее грудная клетка в гигантской пасти. Тогда немели раскуроченные конечности и крик царапал горло. Если разрешалось кричать. Но чаще нет, и зубы крошились, сжимая кожаный ремень, перетягивающий рот.

Иногда боль была острой, как шипы терновника. И такой же саднящей, как попавшие в плоть колючки. Она царапала лезвием ножа по спине одной ей ведомые слова, выводила круги и оставляла глубокие порезы. Кровь скатывалась каплями и бежала струйками, почти черная в неверном свете чадящей лампы. Смешиваясь с потом, покрывала трясущееся распятое тело липкой пленкой. Кричать тоже было нельзя, но и не хотелось. Эта боль вызывала скулёж. Он рождался где-то под солнечным сплетением, катился вверх по гортани и наконец срывался с изжеванных губ.

Боль могла быть тупой, закручивающей внутренности в чудовищную спираль. Она проносилась крепкими точными ударами, оставляя быстро наливающиеся багрянцем синяки. Кожа на скулах лопалась, а язык резали обломки зубов. Кричать разрешалось, но дыхание спирало и оно вылетало невнятными звуками из пересушенного горла вместе с очередным ударом. Поэтому оставалось только харкать кровью.

Обжигать боль тоже умела. Толстыми свечами и тонкими самокрутками, льющимся воском и раскаленным маслом. Последнее текло резво, так жгуче, что вызывало истерику. Кричать было можно, но, кроме горячечных всхлипов и сбивчивого шепота, ничего не выходило.

А еще что бы боль ни делала, была она сладкой до сумасшествия. Тягучей, как бегущая по бедрам кровь вперемешку со спермой. Ласкающей, как холодный металл, вспарывающий кожу. Свистящей, как хлыст, обжигающе целующий голые ступни. Такой запредельной, что внутри что-то не выдерживало, захлебывалось кровью и слезами, трепетным восторгом и визжало, прося добавки. То были демоны Йегера. Свирепые, ненасытные. Стыдные.

Сейчас боль сухая, шершавая, веревками опутывает тело. Они толстые и колючие, умело перекрученные, и если пытаться выбраться, то сильнее затягиваются. Впрочем, Эрен уже и не дергается. Вернее, старается. Лежит на холодных щербатых досках пола у кровати капрала и покорно ждет. Сколько времени прошло, как тот ушел, непонятно. И когда вернется — не известно. И мальчишка один на один со своей болью и дурманящим удовольствием.