Любимая Линор

Nevermore

— Гай, — Артур обогнул мраморный столик, разделяющий нас друг от друга и положил нетвердую руку мне на плечо, — о твоем душевном состоянии обеспокоилась мисс Спирс. — Беспечная веселость, коей славился Кавендиш спала с его лица, стоило мне только помянуть Линор. — Она написала мне письмо, где утверждалось, что к тебе снова в бреду являются призраки прошлого. — Я попытался было возразить, но Артур наотмашь рубанул ладонью воздух, пресекая любые попытки оправдаться. — Ты не можешь утверждать обратное, ибо минуту назад сам признал тот факт, что госпожа де Вир, почившая три года назад, ведет с тобой задушевные беседы!

— Но это так! — в порыве гнева я скинул дружескую руку с плеча, перечеркивая этим жестом годы славного товарищества. Во мне бурлило негодование, выплескиваясь ядовитым паром на единственного оставшегося на свете дорогого мне человека. Я не мог взять в толк: почему он так слеп? Почему не видит истины, за своим упрямым скептицизмом? Мне ничего не оставалось делать, как только взмолить к матушке, в надежде на ее добрый нрав. Но надежда подвела меня, обернувшись спиной к просителю — на лице матери не дрогнул ни один мускул.

— Свою совесть, что гложет тебя ежечасно, ты вообразил птицею, — вздохнул Артур, набивая трубку новой порцией табака. — Сначала я принял эту бредовую идею, посчитав, что так тебе легче будет смириться с утратой. Потом это стало меня забавлять. Но теперь... Теперь, Гай, все вышло из-под контроля, и ты больше не владеешь собственным разумом.

— Эта птица, чье оперение опалено адским пламенем преисподнии, чьи жилистые лапы напоминают своим безобразием засохшие ветви погибшего древа, чей взгляд пронизывает тебя насквозь, заглядывая в самые потаенные уголки души — реальна, и переубедить меня в обратном ты не в силах! — слова мои сопроводились ударным раскатом грома, словно оркестр отыграл последний туш, подводя итоги жизни еще одной упокоенной души.

— Дела твои плохи, видится мне, — вспыхнул, словно еловое полено Артур, потеряв остатки терпения. — Голову на отсечение даю, что не увижу злосчастной птицы, так тревожащей твою хрупкую натуру! — сказав это в нервном возбуждении, он стремглав бросился вверх по лестнице, пренебрегая элементарной вежливостью и правилами этикета.

Первые крупные капли сорвались с небосвода и разбились о черепичную крышу особняка, не долетев до земли. Солнечный свет, что так радовал меня с утра, сменился угрюмый серостью непогоды, будто подстраиваясь на лад моего душевного состояния. С берегов реки потянуло затхлой сыростью. Порывистый ветер стучал в мои окна ладонью запоздалого гостя. Лондон принял прежний свой облик, сбросив с себя маску напускного веселья.

От ступора, что сковал моё тело раскалённым свинцом, меня отвлёк хлопок двери и вторивший ему раскат грома. Я поспешил за другом, в надежде застать его за созерцанием величественной стати Ворона, облюбовавшего бюст Паллады, но нашёл его распластавшимся на полу в неестественной позе. Спохватившись, я принялся растирать Артуру виски, в надежде привести его в чувство, попутно осматривая на наличие ран. Лоб сэра Кавендиша был рассечён глубокой алой бороздой, пролегающей от левой брови под прямым углом вниз, к переносице. Только я собрался было позвать на помощь мою приходящую экономку мисс Спирс, как на голову мне обрушился Ворон. Он неистово рвал волосы острыми, как лезвия кинжалов когтями, в твёрдом намерении добраться до глаз. Крик мой пробудил Артура от беспамятства. Он резко подскочил с пола, схватил со стола медный подсвечник и выставил перед собой на манер мушкетерской шпаги.

— Ты, — он сделал выпад набалдашником подсвечника, целясь в грудь, — ты сошёл с ума, де Вир! — взгляд его бешено метался по моему лицу, залитые сочившейся из раны кровью глаза округлились от страха, пристально взирая на мои метания по комнате, в попытке отбиться от нападок птицы. — Ты набросился на меня, на своего давнего друга, столько лет служившего тебе твёрдой опорой! — его слова сорвались на крик и на минуту отрезвили мой затуманенный рассудок. Ворон исчез в мгновение ока, словно его никогда и не было. Я окинул взглядом поле боя, страшась повторной атаки, но её не последовало. Через несколько мучительно долгих секунд до меня дошли слова, сказанные сэром Кавендишем в трепетном ужасе. Только сейчас я осознал, что все это время держал в левой руке костяной скребок, коим удалял засохшую краску с холстов.

— Нет, то был не я, а проклятущая птица! Разве ты не видел? Она пыталась выцарапать глаза! Все как я и говорил, Артур, прошу... — я сделал неуверенный шаг по направлению к другу, подняв на уровень груди ладони в примирительном жесте. Скребок выпал из дрожащих рук, закатившись под кресло. Я совершенно не помнил для чего вообще его взял, но был уверен, что понадобился он мне для защиты от птичьих когтей. Но Артур был другого мнения:

— Довольно с меня этой ереси, де Вир! Не успел я войти в комнату, как ты догнал меня и приложил об голову сей предмет, — он подбородком указал на кресло, под которым покоился скребок и сделал ещё один выпад подсвечником, увеличивая дистанцию между нами. — Ты опасен для общества! Немедленно пошлю за доктором Фоксом, дабы он прописал тебе успокоительных настоев. — С этими речами Кавендиш обогнул мою фигуру по дуге, осторожно пробираясь к выходу и скрылся в проеме.

— Никогда не питала добрых чувств по отношению к этому франту, — донесся голос со стороны галереи, сухой, словно страница древнего фолианта. Он прошелестел в тишине опустевшего особняка, теряясь в звуках дождя. Ему вторили другие, птичьим гомоном перебивая друг друга:

— Непростительно!

— Да как он смеет, ей богу!

— Это все нынешняя вседозволенность молодёжи!

— Мы реальны, Гай! Посмотри на нас, убедись в этом...

— Да-да, посмотри. Мы реальны, мы здесь... Здесь...

— Сюда... Сюда...

Голоса вторили один другому, сливаясь в бессвязный поток слов. Они окружили меня со всех сторон, давя на барабанные перепонки непрекращающимся гулом. Каждый хотел быть услышанным мной, каждый прилагал для этого все усилия. Голоса покойных предков резонировали от кирпичных стен, пульсирующим потоком врезаясь в голову. Тетушка Патриция, милая сестрица Анна и её сорванец Виктор, ставшие жертвами чахотки, леди Элизабет, отец, матушка — все они требовали моего внимания, донося свои просьбы из семейной галереи. Я накрыл голову руками, не в силах больше выносить этого непрекращающегося шума. Раскаленное веретено пронзило мозг остырьем жгучей боли. На висках вздулась синюшная вена, пульсирующая в такт каждому новому возгласу.

Не в силах выносить больше страдания разума, я захлопнул дверь в комнату, стараясь заглушить зов предков, и подпер её креслом. В душе я понимал, что сойти с картин и причинить мне какой бы то ни было вред они не могут, но инстинкты самосохранения возобладали над разумом. Как только я покончил с импровизированной блокадой, взгляд мой наткнулся на отражение в серебряной вазе: глаза, полные безумного огня, метались по отражению, не в силах удержать фокус, полы халата распахнулись, являя взору окровавленную хлопковую блузу. Убедившись, что ран на моём теле нет, я с ужасом осознал правоту Артура, но проверить его слова, для успокоения собственной души, все же вознамерился.

Дрожащей рукою на холст были нанесены первые мазки акварели. Водянистая краска оставила нечеткий след, бежевыми каплями стекая вниз. Я чертыхнулся, отбросил испорченный холст в сторону, на его место ставя новый. Натяжка холстов на подрамник занятие довольно-таки трудоемкое. И если бы мне вчера сказали, что в ближайшем будущем я так беспечно буду расходовать материал, я бы окрестил того человека вралем. В холле раздался звук захлопнувшейся двери, когда милые черты начали уже пробиваться сквозь линии и росчерки пера. Топот тяжёлых сапог скрадывал ковер, покрывавший лестницу в хозяйские покои, но ясно слышался за закрытой дверью. Кисть парила в воздухе, все быстрее наращивая темп. Вот уже прорисовывались глаза, в которые я когда-то без памяти влюбился. Мгновение, и золотистые пряди волос окутали тонкий стан Линор. Шаги приблизились к двери и стихли. Я на секунду задумался, решая какие цвета лучше смешать, дабы передать всю нежность и юность любимых губ, но думы мои были бестактно прерваны:

— Сэр де Вир, это доктор Фокс. Пожалуйста, откройте.

Мазок, другой, и вот уже сотню раз целованные мною губы украсили образ Линор.

— Сэр де Вир, нам придётся применить силу, если вы сейчас же не впустите меня.

Глухой удар в дверь заставил мою руку содрогнуться. Бежевая полоса прочертила линию на холсте, перечеркивая бюст любимой уродливой жирной полосой.

Они. Все. Испортили.

— Вам нужна помощь! Я могу её предоставить, только откройте эту чертову дверь!

Новый удар последовал незамедлительно. Медная щеколда звякнула деталями и сдалась под натиском настырного доктора. В образовавшейся щели показалась рука, сверкая перстнем с гербом медицинского колледжа на безымянном пальце. Прошло несколько минут, в течении которых я неподвижно стоял у портрета, в надежде на чудо. Со стороны входа раздались скребущие звуки, приближая роковой миг, а Линор так и не молвила ни словечка, только смотрела на мою потерянную фигуру жалобно-грустными глазами.

Пока руки мои крутили за спиною, пока волоком тащили из комнаты по обжигающе холодным плитам пола, я не издал ни звука, отрекаясь от всего насущего и предаваясь несущей стремнине. Лик любимой отдалялся неумолимо быстро, теряясь за углом. Возможно то было к лучшему. Возможно, что в скорбном своем горе я утратил разум, рисуя себе образа давно минувших дней. Но душа моя, искромсанная ножами, покинула бренное тело невесомым духом, оставаясь в той комнате бессмертной вечностью, оберегая покой любимой. Возможно, решил я, в скором времени и мой портрет поставят рядом, оплакивая почившего друга. Тогда мы навсегда воссоединимся с Линор в изнеженных лучах райского солнца Эдема, и земные муки мои падут, даря покой и умиротворение.

Над особняком, оплетая кроны деревьев и теряясь на шпиле голубятни, пронеслось роковое «Nevermor», поднимая птичьи стаи в небесную высь.