Черное солнце

1

  Мне уже начало казаться, что у нас на чердаке завелись крысы. Отродясь не водились, а тут − на тебе. Нужно было сразу сходить, проверить... Но вскоре "крыса" объявилась сама.

Ночью зарядил дождь и поливал, не жалея сил. Капли громко барабанили по крыше, сливаясь в маршевый грохот. Я не мог заснуть, но не совсем от дождя, а от раскатов грома, следовавшие за пронзительными грозовыми вспышками. Я ждал, когда же наконец этот шум прекратится, я боялся, что придется пролежать вот так до самого утра и усталость так и не возьмет верх.
— Кур-росаки, курва.
От неожиданности я вздрогнул. Мне бы и в голову не пришло отвечать на оскорбления, но голос не собирался оставлять меня в покое.
— Впусти, Кур-росаки. А то ща ка-ак...
Я подскочил, как ужаленный. Занесенная в руке сандалька грозила в самом деле разнести к чертям мне стекло. Успел вовремя.
Уворачиваясь от сандальки, влетевшей под углом в потолок, я заблаговременно посторонился. Гриммджо влетел также стремительно, как всегда окрыленный своей фантастической беспардонностью. Он мстительно потоптался на моей простыни и, истекая дождевой водой, спустился на пол.
Надо ли напоминать ему о времени, которое он выбрал для визита? То бишь не самое подходящее.
— Зря ты так, — как-то особенно досадливо произнес я, разоряясь за беспорядок, который воцарился в мгновение ока в моей комнате. — Шуметь будешь — поколочу, — предупреждаю я, — Мои все спят.
— Ой, Куросаки, — едко улыбнулся Гриммджо, словно ему пригрозила жалкая букашка. — Завали.

Я бы и рад. Завалиться спать, например. Но мне ни черта не дает покоя вопрос, что на уме у ночного гостя. Набравшись духу, я спрашиваю его прямо:
— Че надо-то? — с такими житейскими интонациями, словно такое случалось раз через раз. Может, так мы быстрее придем к какому-нибудь согласию. Может, так я выставлю Гриммджо как можно скорее.
— А, это, — озирается Гриммджо. Я, признаться, не ожидал получить такой невнятный ответ. Собираясь с мыслями, Гриммджо усердно скребет щеку, поправляет на себе прилипшую к телу куртку и мямлит пуще прежнего: — Ну, че непонятного! — В завершении картины он нагибается за упавшей с потолка сандалькой и возится какое-то время с ней, прежде чем выпалит: — Драться будем, ептить!
Ну, тут мои полномочия, конечно же, все. Если бы не внезапная вспышка за окном, заставившая Гриммджо вздрогнуть и отскочить в сторону, будто в него стреляли.
— Подраться, значит, приперся, — сказал я, дождавшись, пока отгремит гром. — А мне че-т кажется, что прятаться от грозы.
Гриммджо обернулся, сверкая глазищами:
— Какой еще грозы? — он тычет пальцем вверх, в потолок, срываясь на шепот в суеверном ужасе: — Ты о гневе звезд? И как вы, людишки, живете под таким неспокойным небом.
— И не говори, — излишне резко отвечаю я, — То снег, то дождь, то ублюдки дырявые с небес падают. Сколько испытаний выпало на человеческую долю!
— Хорош жаловаться, — ощерился Гриммджо, — Тебе нужно переодеться в твой... халат? Или мне тебя прям так отмудохать?
Гриммджо явно намекал... да один хрен, на что он там намекал. Ясно как день, что драка — это прикрытие и пустая трата времени. Я не собирался коротать ночь, выбивая из дырявого всю дурь в очередной раз.
— Значит, тебе стало страшно, и ты пришел бояться сюда, — раскладывал я по полочкам со спокойствием удава. Казалось бы, не обращая внимание на заданный вопрос. К тому же, я в отличие от Гриммджо, не боюсь грозы, и это ставит меня на порядок выше в эволюционной пирамиде.
У товарища, к слову, сводит в этот момент скулы от моей наглости. И пропадает на время дар речи.
— Для желающего подраться ты не слишком хорошо подготовился, — жирно намекаю я на отсутствие занпакто за пазухой дырявого воителя. Не думал, что это одна из вещей, которые просто можно забыть дома, как ключи или голову.
— Охуеть, — не на шутку пораженный Гриммджо убедился в том, что я прав. Что ему теперь оставалось делать? Как и чем оправдывать свою слабость? — Ты. Ты, если думаешь, что я голыми руками тебя не завалю, то пиздец как ошибаешься!
— Не буду я драться, — коротко отмахнувшись от столь щедрого приглашения, я поплелся за новой простынью. Я чувствовал на себе прожигающий во мне дыры взгляд, но даже он не помешал мне справиться с футоном, который я заботливо разложил на полу, откопав прохудившуюся, нестиранную подушку и пару одеял.
— Не будешь? — уточнил Гриммджо, переварив мой отрицательный ответ.
— Не буду, — ответил я еще короче, чем в прошлый раз. — Ночью спать надо. Так что прижми жопу и сосни, а завтра...
— Что завтра? — с осторожной надеждой поинтересовался Гриммджо.
— Завтра посмотрим, — ничего не пообещав, я улегся на более-менее сухой островок кровати и зябко поджал ноги.
Гриммджо долго ворчал, матерился, пиная разложенный для него футон, пока очередная небесная вспышка не загнала его под одеяло. Только почему-то под мое.
— Как это понимать вообще? — пнул я мацающего меня холодными ручищами мужика. — Джаггерджак, мать твою! Вылезай.
И Гриммджо, на удивление, вылез на свет божий.
Он, правда, остался лежать, уткнувшись колючим затылком мне в живот. Его рука змеей скользнула под мою рубаху и, заключив в грубые медвежьи объятья, высасывала из меня лихорадочный жар.
— У меня нога затекла, ты пиздец тяжелый, — делаю я замечание.
— А у меня рука, — жалуется Гриммджо, — И че теперь?
— И ниче.
На том и сошлись.
Я зачем-то задергиваю шторы. Они не такие уж плотные, но должны немного заглушить вспышки, которые не потревожат нас какое-то время. До самого утра.