Видите ли: хоть мне и было все равно, но ведь боль-то я, например,
чувствовал. Ударь меня кто, и я бы почувствовал боль. Так точно и в
нравственном отношении: случись что-нибудь очень жалкое, то почувствовал бы
жалость, так же как и тогда, когда мне было еще в жизни не все равно. Я и
почувствовал жалость давеча: уж ребенку-то я бы непременно помог. Почему ж я
не помог девочке? А из одной явившейся тогда идеи: когда она дергала и звала
меня, то вдруг возник тогда передо мной вопрос, и я не мог разрешить его.
Вопрос был праздный, но я рассердился. Рассердился вследствие того вывода,
что если я уже решил, что в нынешнюю ночь с собой покончу, то, стало быть,
мне все на свете должно было стать теперь, более чем когда-нибудь, все
равно. Отчего же я вдруг почувствовал, что мне не все равно и я жалею
девочку? Я помню, что я ее очень пожалел; до какой-то даже странной боли и
совсем даже невероятной в моем положении. Право, я не умею лучше передать
этого тогдашнего моего мимолетного ощущения, но ощущение продолжалось и
дома, когда уже я засел за столом, и я очень был раздражен, как давно уже не
был. Рассуждение текло за рассуждением. Представлялось ясным, что если я
человек, и еще не нуль, и пока не обратился в нуль, то живу, а следственно,
могу страдать, сердиться и ощущать стыд за свои поступки" Пусть. Но ведь
если я убью себя, например, через два часа, то что мне девочка и какое мне
тогда дело и до стыда, и до всего на свете? Я обращаюсь в нуль, в нуль
абсолютный. И неужели сознание о том, что я сейчас совершенно не буду
существовать, а стало быть, и ничто не будет существовать, не могло иметь ни
малейшего влияния ни на чувство жалости к девочке, ни на чувство стыда после
сделанной подлости? Ведь я потому-то и затопал и закричал диким голосом на
