Проклятье Чиркума

Глава 1.

- Уже собралась? - спросила мать, вошедшая без стука в мою комнату. Она, как всегда, была одета в серые брюки, домашний свитер и фартук. Со стороны кухни донесся запах яичницы с беконом.
- Почти - дождавшись моего ответа, она ушла на кухню, после чего я положила все учебники в сумку и пришла к ней.
Ели мы молча, поскольку предпочитали золотое правило: "Когда я ем, я глух и нем". Особенно после того дня, когда мой отец погиб в автокатастрофе, защищая меня от осколков разбитого окна. Ровно четыре года назад.
Кажется, уже стоило привыкнуть, что мой Круг не позволяет мне с кем-либо общаться, особенно дорогими сердцу людьми, но..
Я встала из-за стола, прикрыв лицо руками, и побежала в комнату, рыдая. Мать знала, что как только мне доведётся подумать о тех, кто умер из-за моего Чиркума, меня бросает в слёзы. Такое бывало даже в школе, где я часто становилась целью понимающих взглядов других детей с обнаруженными повторяющимися событиями. И уже хорошо знала, что в школу сегодня не пойду. Мать постучалась в комнату, тихо вошла и погладила меня по голове, поговаривая, что всё будет хорошо, отец смотрит на нас с небес и всегда будет в наших сердцах. Но и моё сердце когда-нибудь остановится. И я умру, позабыв абсолютно всё, не оставив никакого следа в истории.
Моё заплаканное лицо поднялось с подушки. Тушь растеклась, но маме, как и мне, на это было плевать. Она обняла меня, дав стакан с растворённым успокоительным. Мой любимый пластиковый стакан. Остальные стеклянные стаканы были разбиты во время подобных припадков.
Я залпом выпиваю содержимое. Облизываю сухие, искусанные, полопавшиеся на морозе губы. Чувствую, что они становятся гораздо мягче и уже не так царапают друг друга. Послевкусие обжигает язык и горло, но я терплю, даже не замечая, что вкус жидкости совсем не похож на то успокоительное, что пила раньше.
Глаза обволакивает пеленой мрачного сгущающегося тумана. Адское пламя прекращается в моём организме и последнее, что предстаёт моему взору и врезается камнем в мозг, перед тем как уронить свою голову на заплаканную перьевую подушку, а стакан на пол - грустная улыбка матери и её нежное прикосновение красивых губ к моему лбу.

***

Я очнулась, но не могу открыть глаза. Веки и ресницы словно созданы из смеси свинца и осмия, а тело, тоже не отличающееся лёгкостью, не подчиняется ни одному мысленному приказу. Тишина режет и сдавливает мои барабанные перепонки, но всё, что может издать моя ротовая полость - хрип. Уши отходят от явно не короткого сна и среди звона различают моё хрипловатое ровное дыхание. Густой туман мрака, единственное, что пока мне удалось вырвать из отголосков оборванных воспоминаний, единственное, чего я никогда не забуду.
Медленно, но верно мои пальцы отходят от парализованного состояния и шевелятся, может сами, а может с чьей-то потусторонней помощью. Приятный не причиняющий боль жар проходится по фалангам, затем кистям, позже - по всем рукам, как будто шум, ощущение капель мощного водопада. Но я точно понимала, что лежу на своей постели, это подсказывали мне интуиция, мягкий матрас, влитый, как раз под моё тело, и запах утренней яичницы с кухни.
Яичница... какие-то воспоминания пытаются вырваться из темницы моего разума, почувствовав что-то знакомое, но натыкаются на преграду из мрачного и вязкого тумана. Сколько же я спала?
Чувствую прикосновение суховатой ладони матери ко лбу. Железное кольцо холодом обжигает кожу.
- Ты проснулась? - обеспокоено спрашивает мама.
Слабо киваю, хотя уже чувствую, как тело наполняется силой, долгожданным могуществом. Она помогает мне сесть, после чего я открываю глаза. Картина размытая, сфокусировать взгляд не удаётся, а фейерверк и различные букеты цветов и пятен расползаются по ней, создавая шедевр современного сошедшего с ума художника.
- Как спалось? Всё хорошо? Мне было... - интонация сменилась на нежную, но какие бы маски не надевала мать, я всегда учую её ложь. Даже когда ничего не помню и не соображаю.
Она смотрит на меня, как на новорождённое дитя в роддоме. С некоей усталостью, одновременно с любовью и заботой.
- Мам, почему.. - язык заплетается и пляшет свой танец, заметно усложняя задачу говорить. - Сколько я спала?
- Полтора дня - она нахмурилась, из-за чего её лицо стало более морщинистым, села рядом со мной на край кровати, приобняла одной рукой, поддерживая. - То снотворное сильно на тебя по...
- Снотворное? - туман рассеялся и воспоминания всей своей мощью хлынули из тюрьмы разума, сбивая мою душу с ног, а мозг с толку. - Ты подсыпала мне снотворное? За..
- У тебя снова был приступ истерики, - мягко отрезала мать. - Я не могла смотреть, как ты рыдаешь.
- И вместо того, чтобы помочь мне, ты усыпила меня, как ненужное животное?! - горло дерёт и саднит от крика, голосовые связки натянуты до предела и могут легко порваться как струны перетянутой гитары. Не удивлюсь, если голос предаст меня и сойдёт на нет, как вся моя жизнь из-за Чиркума.
Мать понуро склонила голову, как бы прося у меня прощения, но вместо желаемых ею слов, услышала:
- Уходи!

Долго ждать не пришлось. Она встала, медленно убрала руку и вышла из комнаты, погрузив её во мрак. Тишина, прочувствовав прекрасный момент, сразу стала измываться над моими ушами, грозя лишить меня слуха. А невидимый творец бесконечно рисовал пятна, становящиеся точками, цветами и звёздами, прямо на глазах.
Ещё несколько минут я сидела, осмысляя слова матери. Тьма хоть и отвлекала, но в некотором роде пыталась помочь лучше понять ситуацию.
Вспомнив про отца, мне едва удалось сглотнуть вновь нарастающий ком слёз. Никто уже не стучит в комнату, не обнимает и никто не преподносит мне успокоительное, которое могло бы удержать мою истерику под замком разума, так похожего на то, что творится сейчас рядом со мной.
Стакан, до сих пор стоящий на прикроватном столике, полетел со всей моей мощью в стену, оставив на ней непоправимую вмятину.