Что Вас тревожит, юноша?

Ⅲ. Укол счастья. Белый дом.

Очень приятно, что Вы запоминаете мои слова. Прямо льстите мне своим вниманием. Хотя знаете, я начинаю бояться, когда меня слышат. Вы ведь знаете, что стены имеют уши?
В теории у людей всё всегда лучше, чем на практике. Здесь практически санаторий, есть свой распорядок, режим. Всё, что нужно для здоровой жизни, не так ли? Вот так и думали на депутаты, откладывая большую часть денег из бюджета себе на новый коттедж. Если в теории хорошо, значит, на практике будет ещё лучше.

Как бы не так.

Реализация требует хоть каких-то благ, которыми люди не располагают из-за отсутствия денег. Серьёзно? Да Вы больнее меня, Вы же сами их печатаете, но тем не менее, Вам их всегда не хватает. Это Вы сумашедшие, а не я, ценители бумажек.

Говорят, человек привыкает ко всему, если условия постоянны. Нет. Если Вам так кто-нибудь скажет, можете смотреть на него сверху-вниз. Это лишь относительная правда.
В больнице нормированный режим дня. На сон и бодрствование есть определённый период времени. На ВСЁ есть определённый период времени. И это логично, иначе просто никак.

У меня совершенно нет никаких вопросов к режиму. Колония, значит, колония. Но это нельзя назвать лечением. Не-ль-зя. Это - не лечение. Это - принудительная изоляция от общества, последний путь, из которого в нормальную жизнь Вы не вернётесь. Я знаю, что Вы со мной согласны, но не можете это признать. Да и нет нужды, наш диалог превратился в мой монолог, Вы не заметили? Только мой голос. Безликий. Вы перестали мне отвечать, потому что знаете, Ваши ответы не утолят мой моральный голод. А может, Вас надоумили больше не разговаривать со мной, так я быстрее свихнусь и можно спокойно ждать моей кончины.

Если человек познал социум, он будет искать возможность снова его найти. Даже если этот человек говорит с зеркалами и фотографиями, не отличая их от реальных людей. У всех один стержень и этот стержень способен понимать, что за мир ему требуется.

До попадния сюда никто не болен. Они все - просто люди, которые не могут понять, где закончился их сон. Я бы сказал, что это жестоко - сажать их в это место.

Как я уже говорил, график тут строгий. Ни минуты лишней, чтобы с самим собой поговорить. Медицинский персонал везде, их зоркие очи видят даже то, чего не было, хотя и не видят мир пациента. Они стоят даже в уборной, хотя это и уборной назвать сложно, сортир обыкновенный. Там нет ни дверей, ни зеркал, ни мыла. А он полотенцах там и не слышали - есть половая тряпка, на этом уже спасибо.

Вы хотите слышать про режим, но про него я говорить не хочу: с рассказом я передам Вам те страдания любого человека, который посетил этот дом и больше не вышел. Я через них не проходил, поэтому даже не имею права говорить. Мне просто достаточно одного мутного взгляда парня, который сначала присел на наркотики, а потом убил свою семью. С того момента он слеп.

Людей не лечат, их калечат.
Их изолюруют, закрывают от общества, от любых лиц, который их помутнённый рассудок мог хоть как-то узнавать. Почему маленькая Аманда, которая слышала голоса, начала пытаться себя убить? Она окончательно перестала видеть; перед её глазами, даже перед будущим - белая мягкая стена, которая пытает её детское восприятие этого мира.

Не знаю, что было бы со мной на её месте. Наверное, я бы нашёл способ убить себя: я ненавижу свет, который здесь всюду. Вынужденная мера - выключателей нет, лампы всегда горят. Это для персонала, мы же не хотим, чтобы они оказались в опасности? Персонал очень боится своих пациентов - беспомощная старушка убила врача бутылкой физ., раствора из-за голосов в голове.

Самое страшное в слепых - им нечего терять.

У них совершенно ничего нет. Но есть один интересный момент. Я не хотел с Вами говорить о нём, но мне просто физически больно молчать.

Сколько веков люди пытаются достичь утопии? Всё бестолку.

А слепые уже познали Ваши грёзы. Они все равны, даже здоровье у них одинаковое - отсутствующее. Только вот хорошо это? Я бы ни сказал. Подумайте о том, что утопия - не лучший исход для Вашего мира. Больше я говорить не хочу, давайте закончим пока нашу беседу.