Девушка и Черепашка.

Овечка в волчьей шкуре.

  Очередное утро. Как обычно, из-за туч не было видно солнца. Но окно не пропускало свет не из-за них. Ветки сирени закрывали вид из окна и источали приятный аромат, который сочился в приоткрытую форточку. У Элис желания двигаться не было никакого.
  Посмотрев на плакаты, висящие на стене, возле небольшого столика с книгами, она поднялась и протёрла глаза. Опустив руку под кровать и нащупав там книгу, она вынула небольшой снимок из под нее. Посмотрев немного на изображение, она проделала тот же ритуал задом наперед. Выбравшись из плена одеяла, проныра побрела на кухню.

  Большим обилием пищи кухня никогда не радовала, но сегодня в ней не было ничего, кроме пустых бутылок от пива, стоящих около мусорного ведра. Да и сама комната выглядела не наилучшим образом. Обоев в комнате совсем не было, плита и все столешницы давно не убирались, а на потолке была трещина, проходящая через люстру, а по размерам походила на человека. Элис нахмурилась. Дойдя на цыпочках до чуть приоткрытой двери зала, она наклонила голову вперёд и вслушалась в звуки. Был слышен тихий храп. Она выпрямилась и вошла в комнату. Запах из зала был, мягко говоря, неприятный.

  Зал представлял собой помещение, больше напоминающее пещеру. Шторы в нем никогда не раскрывали, поэтому солнечный свет с этой комнатой не знаком. Почти весь пол бы устлан бутылками и пустыми пачками от сигарет. В самом дальнем левом углу стоял диван. Сейчас он выглядит так, будто пережил войну, собственно как и его хозяин, спящий на нем, положив под голову сборник стихов вместо подушки и раскинув руки. Напротив дивана располагался телевизор, не подключённый к розетке. Обои почти все ободрались, а из-за осыпающегося потолка создавалось ощущение, что дом скоро рухнет. Над диваном висела картина, отображающая натюрморт из фруктов и небольшой вазы. Правее от нее, в другом углу, стоял большой шкаф, когда - то под завязку набитый стихами и небольшими книгами. Сейчас в нем не была занята ни одна полка. Почти все стихи были сожжены в порыве ярости, но один сборник все-таки уцелел, совершенно случайно - Элис читала его в то время и ее отец попросту о нем забыл. Позже он был благодарен, что та сохранила сборник от него самого.

  Элис оглядела комнату уставшим взглядом и пошла к дивану. На нем располагался тощий, бледный, черноволосый мужчина. Ему было тридцать пять лет, но выглядел он на все пятьдесят. Это он устроил весь этот беспорядок. Точно так же было у него в голове. Кроме бутылок, возле дивана валялись какие-то фантики, одежда и его любимая фотография мамы, позади которой был стих, посвященный ему. Раньше он очень любил читать стихи, теперь же стихи можно услышать лишь в помутнении рассудка, а то и вообще во сне. Трудно поверить, что когда-то это был человек, способный наизусть рассказать «Старик и море» Хемингуэя, а сейчас он не всегда может вспомнить собственное имя...