Хитиновый покров

not alone

«Лучше я сдохну ебучим ноунеймом, чем прославлюсь и стану тобой!»

Эта строчка билась в сознании гораздо громче, чем указания Славы на его якобы попытки казаться мужественнее. Мирон не был идиотом и понимал, что для победы они оба выложили всё, что заготавливали ещё задолго до того, как сойтись, но на душе было так мерзко, что здравый смысл становился всё тише и тише, заглушаемый язвительным смехом голосов в голове:

«Что, Мирош, прославился, а партнёра-то не устраиваешь.»

«Карлица-эгоистка, говорящая только о себе, но не делающая ничего. Лицемеришь, Оксан. Лицемеришь.»

«Размер эго не компенсирует рост, Мирош, совсем не компенсирует. Ведь ты ничего не делаешь.»

К голосам Мирон уже привык, но сейчас они говорили только грязь, и он чувствовал себя действительно незначительным. Он прекрасно понимал, что все эти слова — это его собственная самооценка скребётся по паркету. Он понимал, но не мог прекратить накручивать себя.

Домой Мирон вернулся далеко за полночь, когда окситабор уже начал его искать, поскольку никто не мог дозвониться — телефон он куда-то выбросил, разъебав.

Евстигнеев знал, насколько Мирон на самом деле ранимый, поэтому до одури беспокоился за друга. Он срывал голос, обзванивая общих знакомых, у которых Фёдоров мог зависнуть, а сам ехал на такси в другой конец Питера, чтобы проверить квартиру. И Ваня уже собирался уходить, когда на лестнице столкнулся с, как ни странно, абсолютно трезвым Мироном.

— Ты почему недоступен?! — Ваня, не думая, обнял друга, радуясь, что с ним всё в порядке. — Все уже заебались тебя искать, серьёзно!

— Прости, телефон проебал, — не двигаясь, Мирон тихо извинился и позволил Евстигнееву осматривать себя. — Не стоит, я в норме.

— Мне-то не пизди, — хмыкнул тот и твёрдо посмотрел в глаза Мирона, которые он старательно отводил в пол. — Пошли, расскажешь, что за хуйня пришла в твою гениальную лысую башку.

Дома Мирон расслабился. Он был готов просто сползти по двери, и наплевав на то, что он, вроде как, мужчина, забиться в истерике. Но с ним был Ваня, поэтому нельзя было показать настолько позорную слабость. Рудбой, вопреки надеждам Окси, понимал всё, поэтому молча повёл его на кухню, крепко сжав плечо. Он шустро, будто находился у себя дома, поставил чайник и разглядывал теперь друга, не зная, как начать разговор, потому что тот говорить явно не собирался.