Its cold out there

Its cold

 Снег мягкими, рыхлыми коврами оплетает пешеходные дорожки, массивными сугробами лежит вдоль улиц. Середина зимы. Лицо и тело обжигает ядовитый, колючий холод — он проворно забирается под лёгкую толстовку, гуляя зябким ветром под ней, сковывает льдом бёдра, прикрытые лишь тонкой тканью спортивных штанов. Кроссовки на ногах тоже летние, они не спасают ступни от пронизывающего ночного ветра, а, наоборот, просачиваясь сквозь тонкую резиновую подошву, он остужает их едва ли не до онемения, временного паралича — от него спасают быстрый бег и вспыхивающий в крови адреналин.

Истерика бьётся отчаянной птицей, запертой в решётке рёбер, всхлипы не удаётся больше сдерживать, они рвутся из горла — сиплые, рваные. На улице — ощутимый минус; тёмная толстовка и мягкие домашние штаны совсем не греют. Он ёжится от противного ветра и влажного холода, крупно дрожит. Бежит вдоль ярких витрин, резво проносясь мимо неоновых вывесок магазинов. В них наверняка очень тепло. Легко представить, как тёплое помещение магазина может обдать горячим, душным паром продрогшее до костей тело. Но он не думает останавливаться и бежит — не знает куда, не знает зачем. Сегодня у Накахары Чуи был трудный день. Упрямое отстаивание своего животрепещущего перфекционизма и почти подростковый максимализм всегда доставляли Чуе много проблем в отношениях с окружающими, и сегодняшний день стал для него последним испытанием, на котором он с треском провалился и обречённо сдался. Слишком тяжёлая неделя, чересчур трудный и мерзкий день сегодня; потрёпанные нервы сдали, истерика захлестнула волной, пытаясь сломать и утопить. У Чуи, пусть и откровенно любимая, но вредная работа, отвратительно изнуряющая жизнь и человек, находящийся до противного постоянно рядом и ловко умеющий доводить до истерики одним сказанным словом, одним брошенным взглядом, одним своим существованием. Выскочить из тёплой квартиры поздно вечером, зимой, в минусовую погоду, определённо, было самым спонтанным решением в жизни Накахары. Он не думал трезво, когда выбегал из дома в чересчур лёгкой домашней одежде, сдавшись во власть накатившей истерике. А сейчас пустые тёмные улицы сдавливали тело Чуи невидыми стенами со всех сторон, в разы ухудшая его моральное состояние.

  «Снаружи холодно, хватит, остановись. Я просто пошутил. Стой.» 

 Пелена истерики спадает так же быстро, как и нарастает, уступая место животному страху именно тогда, когда Чуя бежит в парк. Парки в Японии в любое время года выглядят как настоящие произведения искусства, но сейчас, холодной зимней ночью, когда весь разум заживо съедают паника и истерика, парк кажется Чуе самым зловещим местом. Замёрзшие фонтаны накрыты мутной плёнкой, от которой слабо отсвечивают голубоватые блики от тусклых фонарей. Скрюченные, спутанные ветви деревьев тёмной тенью ложатся на засыпанную снегом кирпичную тропинку, и вокруг только тьма, царапающая белки глаз паникой. Чуя сбавляет скорость, но продолжает нестись быстрым шагом сквозь чащобу парка, испуганно вертя головой. Изо рта выходят горячие клубы пара. От частого дыхания и мороза горло режет и першит. С ближайшего дерева, едва различимого в темноте, слетает небольшая птица, испуганно хлопая светлыми крыльями, и от неожиданности и страха Чуя вздрагивает всем телом, громко всхлипывает, запинается, путается в снегу и еле движущихся, оледеневших ногах. Слёзы, бежащие узкими дорожками мгновенно высыхают, лицо неприятно стягивает от холода, и Чуя пальцами, уже ставшими молочно-белыми и стеклянными, трёт щёки, почти не ощущая прикосновений к онемевшей коже. Он постепенно переходит на шаг, более тихий и спокойный. Снег скрипит под ногами, а за спиной слышится шелест. Чуя в панике оборачивается, бысто озирается по сторонам, но ничего и никого не замечает. Истерика ещё бьёт ключом, а от холода зуб на зуб не попадает. Белая кожа ярко выделяется на фоне чёрной одежды и тьмы парка. Ветер, могильный и сырой, тревожно шумит в заснеженных кронах деревьев, шелестит невидимым призраком за дрожащей спиной. Густой едкий туман растекается промеж кривых стволов деревьев. Их ветви, скрюченные и небрежно переплетённые, напоминают пальцы, которые в любой момент готовы схватить и утащить в туман. Чуя чувствует страх и вместе с ним отвращение к самому себе. Он ненавидит всё, что происходит с ним, он ненавидит всех, кто окружает его. Он ненавидит самого себя. Он просто продолжает идти, куда глаза глядят, совершенно дезориентированный и оглушенный. Снега с каждым шагом всё больше, тропинки становятся нечищеннее и уже; ноги насквозь промерзают, тело сводит судорогами. Чуе кажется, что он отчётливо может слышать, как хрустят кости деревьев где-то в глубине темноты, как раскатисто стонет чаща огромного, совершенно безлюдного сейчас парка. Ему чудятся чужие голоса и тени, он почти ощущает на себе дикие, зверинные взгляды. Его окружает тьма, шуршание оледеневшей одежды и скрип снега под подошвами. В воздухе пахнет холодом, сыростью, страхом. Чуя чувствует себя вспыльчивым подростком и ненавидит себя за это, но сейчас он не в силах справиться с собой и своими навязчивыми мыслями. От холода и усталости Чуя готов упасть в снег в этот же момент. Живот неприятно сводит, на теле застывает дрожь. А в кармане, жалобно мигая, неустанно вибрирует телефон. Он почти не чувствует ног. Он грузно падает. Медленными, скованными движениями достаёт телефон из кармана толстовки, едва не роняя его в снег, и с большим трудом проводит пальцем по сенсорному экрану, отвечая на настойчивый звонок. Он тяжело дышит в трубку. Он плачет.— Забери меня, — единственное, что он говорит.

***

Всё, что Дазай сейчас видит — это обессилевшего парня, свернувшегося в тряссущийся комок на кровати под ворохом всех найденных в доме тёплых пледов и одеял. Чуя, закутанный в махровый халат, крупно дрожит всем продрогшим телом, пока в ванной набирается горячая вода. Он всхлипывает, прячет лицо в покрытых красными пятнами ладонях, переплетённых холодно-синими прожилками вен. От тихого голоса Осаму, что-то укоризненно-обвиняюще, нежно-ласкающе шепчащего, хочется взвыть. Чуя чувствует себя максимально глупым и безрассудным. Становится неправдиво стыдно, горько. Он не знает, как и чем оправдать себя. Чуя думает, что сегодняшняя его выходка перечеркнула все сильные, закалённые черты его характера, которые тот упрямо, невзирая ни на что, старается выделить и показать. Он продолжает думать о себе и о том, как выглядит со стороны даже в таком состоянии. А Дазай молчит. Его руки слегка подрагивают, но вовсе не от холода, исходящего от Накахары. Он действительно переживал за Чую и свои глупые шутки, не вовремя слетевшие сегодня с языка. Дазай глубоко вздыхает, вяло качая головой, снимает свою футболку и стягивает халат с плеч Чуи. Садится рядом с ним и прижимается — так теплее, но Осаму всё равно вздрагивает при соприкосновении, обжигаясь об лёд его тела. Чуя постепенно успокаивается, смотрит на Дазая, и в его глазах дрожит стыд и почти детское сожаление. Он очаровательно тычется холодным носом в горячую кожу на плече Дазая, что-то рвано бормочет на грани сна и, спустя пару минут, спокойно засыпает, и Дазай замечает, как его напряжённые плечи устало расслабляются, а дрожь перестаёт бить тело. Осаму холодно, но он не отстраняется, а прижимает Чую к себе ещё сильнее, крепче, ближе — плевать на холод, нужно согревать.— Когда проснёшься, я тебе ещё устрою «разбор полётов». Не врежу, но наору, это точно. А потом поцелую. Наверное...

Бооже сама не понимаю что за......ЧТО ЕТО? КРЧЕ У МЕНЯ ШОЛЯТ ХОРМОНЫ Я ОТЧЕКРЫЖИЛА СЕБЕ ВСЕ ВОЛАСЫ И ТЕПЕРЬ ТАКАЯ ТИПА ИНСТАЧИКА но впринципе фф милый.. жду ваших отзывов