Когда сядет солнце

Я обещала, что вернусь

Я так и не сказал, что любил ее больше жизни...

© Мартин Бэйли

Такого смрада, какой стоял этой осенью, горд не чувствовал еще никогда. Запах отчаяния, горечи и боли растянулся на сотни километров, пропитывая даже опавшие листья. Им пропахли черепичные крыши, он скатывался с дождевыми каплями по водосточным трубам и ходил рядом с каждым горожанином.

Это был маленький городок, где-то на северо-западе штата Миннесота. В нем, как правило, люди знали друг друга, но не привыкли с этим соглашаться. Поэтому, облачившись в собственные маски, огромные свитера и серые куртки, они выходили на улицу, угрюмо проходя мимо знакомых лиц.

Так было и сейчас.

Он сидел совершенно один на обветшалой лавочке у подмерзшего озера. И все бежали мимо, расплываясь за его спиной серой массой. Все видели в нем «городского сумасшедшего», который вечно сидит на этой обветшалой лавочке. Все привыкли к нему, а он привык к этому смраду, которые приносят люди.

Старик, Мартин Бэйли, вставал чуть раньше, чем просыпалось солнце. Недолго одевался, часто, стараясь совместить это действие с варкой утреннего кофе, и выходил на улицу, чтобы увидеть там рассвет. Он шаркал по асфальту, медленно добираясь до совсем старой деревянной скамейки, где и проводил остаток дня, до следующего пробуждения.

Но все это вызывало в нем такой детский восторг, какой сейчас не отражался даже в самых маленьких блюдцах. Жить так: от рассвета до рассвета, в небольшом парке, не видя лицемерных масок. Престранная норма!

Порой он оглядывался назад, подмигивая ребятне, играющей в мяч. Однако почти сразу возвращался в свое любимое, полу согнутое, положение, наблюдая за чем-то, чего не видели остальные.

Вот только, в эту осень, он смотрел назад, куда-то за свою спину, гораздо чаще, чем делал это раньше. Он мигал детям, потом обводил своим суровым взглядом бегущих прохожих, после чего отворачивался. Такое случалось раз шесть за день, пока фронтовые часы Бэли не показывали 9:08 после полудня, и старик не отправлялся домой, стараясь дышать как можно реже, чтобы не наполнять легкие запахом уставшего города. Надо сказать, Мартин никогда не любил вечера, порой, даже багровея от злости, когда тот наступал.

В день, когда все это случилось, стрелка старых наручных часов подходила к нужному времени, старик уже натягивал на голову шляпу-трилби, протертую с правого бока, собираясь домой, когда скамейка треснула под чьим-то весом. Он хотел было встать, чтобы пойти прочь и не мешать незваному гостю, но задержался, обернувшись назад.

Любопытство было еще одной чертой этого старого проныры, которая иногда мешала ему жить.

- Вы мистер Бэли? – нежный женский голос давно не проникал в его организм, от чего Мартин даже поморщился.

Его худощавое лицо исказилось в какой-то недоверчивой гримасе, когда он развернулся уже всем корпусом к навестившей его молодой особе.

- Так точно-с, мадмуазель,- фыркнул мужчина, стараясь подчеркнуть, что делает это только из вежливости, но тайно сияя от удовольствия поговорить хоть с кем-то.

- Я Анна, - проговорила девушка, пряча свои глаза.

Бэйли издал непонятный звук, напоминающий кашель, после чего протянул свою огромную ладонь к девушке.

-Мартин,- хрипловатый голос уже был не так строг, а скорее сконфужен и добр.

Пару минут его кисть, покрытая глубокими морщинами, висела в воздухе, а когда он уже собирался спрятать ту в карман своего длинного пальто, девушка неожиданно ответила тем же жестом.

- Вы, должно быть, знали мою мать, - чуть громче сказала она.

- Возможно, - горло Бэйли слегка першило, из-за недавней простуды, но он старался этого не показывать, - Кто она?

- Красивая женщина, - пролепетала девчонка, все еще скрывая собственные глаза.

- Мадмуазель, вы даже не представляете, сколько красивых дам я знал! А на одной из таких мне даже удалось жениться, в прочем, сказать честно, ничего хорошего из этого не вышло, - усмехнувшись, старик вспомнил свою ворчливую Сьюзан, которая ушла от него двадцать пять лет тому назад.

-Нет-нет, - слетело с женских губ, тоже растянувшихся в улыбке, - Моя мать – красивая женщина, которую вы любили, мистер Бэйли!

Сердце Мартина сжалось, отказываясь биться.

Он любил...

Было это один раз: лет сорок, а может и шестьдесят, назад, когда он был еще совсем молодым. Бэйли учился тогда в университете, готовясь стать великим микробиологом, любил шумные заведения и, что уж скрывать, красивые девушки были его страстью. У сегодняшнего старика тогда почти не было дня без дамы. Но одна задержалась рядом на три месяца...

У нее была причудливая юбка до колена, которая разлеталась от малейшего порыва ветра, строгая белая блузка и такого же цвета туфли на невысоком каблуке. Девушка не отличалась красотой, но очарования в ней хватало.

-Вы должно быть ошиблись, милая Анна, - задумчиво произнес Мартин, - Того не может быть! – он пытался вспомнить лицо, некогда самой любимый им девушки, но не припоминал даже его формы.

И лишь ее угольно-черные глаза мелькали в его мыслях, напоминая о прошедшей любви.

- Моя мать - Линси Уайт, - все с той же улыбкой, но гораздо громче говорила девушка, пару минут назад присевшая на другой конец обветшалой скамейки.

Это был конец...

Ему не нужно было напоминать имени, потому что оно жило в огрубевших мыслях все эти долгие годы. Ему не нужно было вспоминать деталей, потому что он влюбился в ее глаза и тонкую шею, кожу на которой старик до сих пор ощущал под своими пальцами. Ему не нужно было напоминать, что он ее любил, потому что он помнил об этом каждое мгновение.

Они познакомились летом, когда эта, беззаботная, на первый взгляд, девушка прогуливалась по парку, весело смеясь и рассказывая о чем-то своей подруге. Уже тогда ее ноги подчеркивала ярко-желтаю юбка до колен, а лицо – не уходящая улыбка.

Он шел на встречу, окруженный своими друзьями, но уже тогда очарованный этой смеющейся девчонкой.

- Она рассказала мне о вас еще в детстве,- щебетала Анна, где-то на фоне.

Мартин думал о том лете: ее непринужденности и строгости, ее улыбке и глазах, ее объятиях. Он утонул в одной девушке за пару недель, но не смог выбраться и за десятки лет.

И все это заплывало туманом в его скудных воспоминаниях, когда он неожиданно понимал, что она – его Линси Уайт – ушла, захлопнула дверь, оставив его одного.

- Мы расстались в 98-ом, - пробухтел Бэйли, быстро поднимаясь со своей обветшалой скамьи.

Он не желал больше вспоминать, чувствуя, как заходиться сердце.

- Вы ее любили? – Анна почти кричала ему в след, когда старик уходил из старого парка.

Но Мартин не отвечал также, как промолчал когда-то на этот же вопрос и ей самой в ответ.

Это было лето 98-го. Они встретились в парке, расположенном в небольшом городишке, где-то на северо-западе Миннесоты. Его улыбчивая девушка в желтой юбке до колена должна была уехать через каких-то четыре дня, но обещала вернуться, если он ответит на один вопрос: «Ты любишь меня?»

Он не ответил тогда, сидя на новой скамье у озера. Бежал от ее ласки, как от огня. Уходил от проклятья на букву «л», будто оно было смертельным. Терял свою Линси Уайт.

Мартин Бэйл пришел домой позже обычного, но все равно не смог уснуть. Он переворачивался с одного бока на другой, читал старую книгу, смотрел на бегущую стрелку часов, но глаза его отказывались закрываться. Была ли виной тому подсевшая незнакомка, а может нахлынувшие воспоминания – старик не знал. Однако встал он тоже раньше обычного.

Долго одевался, медленно варил утренний кофе и шаркая шел до своей обветшалой скамейки в парке. Сидел на ней часа два, поднимался, потом плевал через левое плечо, усаживаясь назад; он ждал вечера.

- Добрый,- совсем тихо, как говорила с ним только ее мать, произнесла Анна, присаживаясь рядом.

Она пришла, как и вчера, когда он собирался уходить.

- Здравствуй, - прочистив горло, ответил Мартин, даже не обернувшись.

Старик сидел в полусогнутом положении, смотря на озеро, которое немного поблескивало в темноте.

- Я, кажется, позволила себе лишнего вчера,- сконфуженно произнесла девушка.

-Нет- нет.

Он замолчал, останавливая себя, чтобы не сказать чего-то лишнего. И тишина, казалось, длилась целую вечность, пока сам Мартин не завел разговор. Старик крепко сжимал собственную шляпу, чтобы не показать подступившего к горлу волнения.

- Сегодня солнце село ровно на середине озера, - задумчивый старческий голос пронизывал все вокруг, - Значит, завтра оно поднимется чуть левее, вон, - он указал на старое дерево, - Где-то там солнце и встанет.

Анна молчала, впитывая каждый жест старика.

- Мы простились с Линси на этой скамье. Она должна была совсем скоро уехать, а я обещал ждать,- тихо говорил Бэйл, - А потом Линси спросила... Всего один вопрос задала: «Любишь меня»,- он горько усмехнулся, почесав затылок, - Еще произнесла это так робко, словно боялась, что не отвечу. И я не ответил.

Старик замолчал, как будто эти слова причиняли ему боль, а Анна лишь ждала, когда он закончит свой рассказ.

- Должен был сказать, что люблю ее больше жизни, а промолчал, старый трус.

Он, казалось, еще сильнее стиснул шапку в худых пальцах.

- А теперь вот, прихожу сюда каждый день, да жду, - горечь сквозила между буквами, - Когда мы расстались, солнце село у самого правого берега, - палец его указал на противоположную сторону, - Вчера оно опустилось там же.

Девушка зажмурилась, не сдержав единственную скатившуюся по ее румяной щеке слезу.

- Вчера пришла я, верно,- шепотом она констатировала этот факт.

- Так точно-с, мадмуазель.

Они сидели в полной тишине, словно не осталось в мире слов, которые можно было бы высказать. Они смотрели на правый берег, где вчера село солнце, вспоминая свою первую встречу. Они пропахли этим смрадом, какой появился в маленьком городе летом 98-ого года.

- Мама умерла три года назад, - тихо прошептала Анна, - Оставила письмо, - девушка протянула старику скомканный конверт, на который, кажется, пролили кофе.

Мартин схватился за бумагу, повернувшись спинной к Анне, словно боясь, что она прочтет его вместе с ним, после чего судорожно разорвал конверт.

Такого смрада, какой стоял этой осенью, горд не чувствовал еще никогда. Запах отчаяния, горечи и боли растянулся на сотни километров, пропитывая даже опавшие листья. Им пропахли черепичные крыши, он скатывался с дождевыми каплями по водосточным трубам и ходил рядом с каждым горожанином.

Это был маленький городок, где-то на северо-западе штата Миннесота. В нем, как правило, люди знали друг друга, но не привыкли с этим соглашаться. Поэтому, облачившись в собственные маски, огромные свитера и серые куртки, они выходили на улицу, угрюмо проходя мимо знакомых лиц.

Так было и сейчас.

Он сидел на своей обветшалой скамейке, крепко прижав к сердцу маленькую записку, какую могла оставить только его улыбчивая девушка в желтой юбке.

«Я обещала, что вернусь»