Возвращение домой

Глава 5. ЖИЗНЬ

Наутро Егорка снова явился к дому на холме. Он едва дождался рассвета, наскоро позавтракал и со всех ног понесся через всю деревню. А у ворот что-то вдруг оробел, замялся и смущенно поковырял носком слежавшийся у забора снег, не решаясь зайти. Из дома послышался грохот, испуганное восклицание, а потом громкий заливистый смех. Больше уже не сомневаясь, Егорка ринулся внутрь.

А потом он приходил к ней каждое утро. Стоило только соседним петухам начать драть горло, как он уже поднимался, наскоро глотал кусок хлеба с молоком, и бежал, едва не теряя на поворотах старенькие растоптанные ботинки.

В первый день он помог наладить печь, негоже молодой хозяйке в холоде ночевать. Крикнул дядь Степу, и тот пришел, попыхивая папиросой. Поклонился хозяйке на пороге, а потом только с печью и разговаривал. Ну кому, как не ему ее править, эту печь еще дед его клал. Через пару часов закинул дрова, запалил огонь, а печь в благодарность запела. Он погладил заскорузлой ладонью беленые бока печки и засобирался домой. Увидев, как хозяйка растерянно остановилась посреди комнаты, зажав в руке ворох купюр, Егорка вытянул две, передал дядь Степе и поблагодарил.

Пока суть да дело, Егорка отряхнул поленницу от снега, натаскал дров и воды из ближайшего колодца. Посреди стола появился начищенный самовар и красные чашки в крупный белый горох, которые так любила Авдотья. Как Степан ушел, Поля долго стояла, прижав ладони к теплой гудящей печи, а Егорка ждал терпеливо. Понятно, совсем уж поди тут околела, ночевать в нетопленном доме... А потом она тихо заговорила. Он так заслушался, что мимо стула чуть не сел, а она засмеялась. И смех этот был как колокольчики на морозе.

Так и повелось у них – он, чем мог, помогал. Она тоже не ленилась – перемыла всю утварь, отскоблила деревянные половицы, шторы повесила. На окне появилась маленькая прозрачная вазочка с веточками вербы.

Переделав дела, Поля забиралась на лавку, прислонялась к гудящей печи и, кутаясь в цветастый платок Авдотьи, рассказывала истории. Егорка сидел за столом, прихлебывал чай из кружки со сколотым краем, и разве что только не жмурился от удовольствия. В тишине комнаты слышался треск дров, да слова выплетались в тонкое кружево. Уходил он почти на закате, когда слышал, что мать зазывает его с улицы.

А деревня за ней наблюдала. Не особо стремилась принять, кто ж ее знает, своя или нет... Сторонилась, дичилась, но, казалось, будто ей до этого вовсе не было дела. Словно, кроме дома и не надо ей ничего. Раз в несколько дней она приходила в сельпо к Зинке, выбирала нехитрые продукты и снова поднималась в дом на холме. Бабы потом судачили долго, да сочиняли разные небылицы - то ли скрывается от кого, то ли сидевшая, то ли приехала помирать... А спросить как-то никто не решался. Один раз поймали и расспрашивали Егорку, как мол там у нее, о чем говорит? Но этот дурень кроме сказок ничего-то им и не смог рассказать.

Отзвенел капелями март, и вот уже апрель набух почками на деревьях и проклюнулся первой молочно-зеленой листвой. Расшумелся бурной рекой, потерявшей ледяные оковы.

Несколько раз приезжала к ней мать. Выпрыгивала из бывшего отцовского автомобиля, которым теперь управлял смазливый шофер, и, брезгливо морщась, поспешно преодолевала двор. Первый раз, войдя в дом, она покрутила носом и, придерживая полы норкой шубы, сесть на предложенный стул так и не решилась. Все уговаривала ее продать халупу да возвращаться. Дом, как услышал, так трубой загудел возмущенно. Да и ладно бы про него говорила, а то ведь хотела Полюшку забрать! Она только ласково погладила бревенчатую стену, успокаивая верного друга, да проводила мать до порога. А дом не удержался, да наподдал ей вослед дверью по заднице, так что она со ступенек чуть не скатилась. Мать ругалась, как старый извозчик, пока не села в машину, а дом смеялся, позвякивая стеклышками, да стуча сковородками.

Еще пару раз мать приезжала, но все заканчивалось одинаково. А в последний раз Полина попросила больше с подобными просьбами не являться, потому как место ее теперь тут. А дом как услышал, так своей хозяюшкой загордился и такую кашу вечером в печи истомил, что они потом с Егоркой котелок за раз вычистили дочиста.