Язык цветов - Ванесса Диффенбах

2.

Дорога к Элизабет была долгой. В машине Мередит пахло сигаретным дымом, а на ремне
безопасности виднелись застарелые пятна от еды, которой угощали других детей. Мне было
девять лет. Я сидела на заднем сиденье в ночной рубашке, со спутанным гнездом коротких
волос. Мередит совсем не того ожидала. Специально для этого случая она купила платье –
струящееся, светло-голубое, с вышивкой и кружевом. Но я отказалась его надевать.
Мередит сосредоточенно смотрела на дорогу. Она не видела, как я расстегнула ремень,
открыла окно и высунула шею, повернувшись и заглядывая на крышу. Подставив ветру лицо,
я стала ждать, когда она осадит меня и велит сесть. Она заметила, но промолчала. Ее губы так
и остались сжатыми, а выражения глаз за темными очками не было видно.
Я так и висела в окне, каждую милю высовываясь еще на чуть-чуть, пока Мередит не
нажала кнопку на своей двери, отчего окно без предупреждения поднялось на дюйм. Толстое
стекло впилось мне в шею. Я вернулась на место, попрыгала на сиденье и сползла на пол. Мере-
дит подняла окна, и свист ветра в салоне сменился тишиной. Она так на меня и не взглянула.
Лежа на грязном половичке, я углядела под креслом детскую бутылочку с протухшим моло-
ком. Швырнула в Мередит. Бутылка отскочила от ее плеча и бумерангом вернулась ко мне; на
коленях расплылась кислая лужа. Мередит и не поморщилась.
– Персиков хочешь? – спросила она.
От еды я не отказывалась никогда, и Мередит это знала.
– Да.
– Тогда сядь на место, пристегнись, и, когда будем проезжать лоток с фруктами, куплю
тебе все, что захочешь.
Я забралась на кресло и натянула ремень поперек груди.
Через пятнадцать минут Мередит притормозила на обочине. Купила мне два персика и
полфунта черешни. Я ела и считала ягоды.
– Не надо бы тебе об этом говорить, – начала Мередит. Слова она произносила медленно,
фразы растягивала для пущего эффекта. Замолчав на минутку, она взглянула на меня. Я отвер-
нулась, прислонилась щекой к стеклу и стала смотреть в окно, не реагируя на ее молчание.
Наконец она продолжила: – Но мне кажется, ты заслуживаешь того, чтобы знать. Это твой
последний шанс. Последний, Виктория, слышишь? – Я не отреагировала на вопрос. – С десяти
лет ты попадешь в категорию детей, не подлежащих усыновлению, и даже я больше не стану
уговаривать семьи взять тебя. Если на этот раз не выйдет, тебя ждут детские дома до самого
совершеннолетия – пообещай, что подумаешь об этом.
Я опустила окно и стала плеваться черешневыми косточками против ветра. За час до
этого Мередит забрала меня из первого в моей жизни детского дома. Мне пришло в голову,
что, возможно, меня поместили туда нарочно – чтобы подготовить к этому самому моменту. Я
не сделала ничего, чтобы у прежней приемной семьи появился повод меня вышвырнуть, и про-
была в детском доме всего неделю, прежде чем приехала Мередит и повезла меня к Элизабет.
Вполне в духе Мередит, подумалось мне, заставить меня страдать, чтобы доказать свою
правоту. Работницы детского дома были извергами. Каждое утро повариха заставляла толстую
темнокожую девочку есть, задрав рубашку до самой шеи и обнажив круглое брюхо – чтобы не
забывала, что наедаться нельзя. После завтрака начальница, мисс Гейл, выбирала одну из нас,
и мы по очереди вставали во главе длинного стола и объясняли, почему наши семьи от нас
отказались. Меня она выбрала всего однажды, и, поскольку меня бросили в младенчестве, я
легко отделалась, сказав, что моя мать не хотела детей. Другие же рассказывали об ужасных
вещах, которые сотворили со своими родными братьями и сестрами, или о том, почему из-за
них родители стали наркоманами. Почти все плакали. Но если Мередит рассчитывала, что в
детском доме меня запугают и я стану лапочкой, то ее план не сработал. Несмотря на жутких
теток, мне там нравилось. Еду я получала регулярно. Спала под двумя одеялами, и никто не
пытался притворяться, что любит меня.
Я съела последнюю черешню и выплюнула косточку, целясь Мередит в голову.
– Просто подумай, – повторила она. И словно подкупом желая заставить меня задуматься,
она остановилась у окошка закусочной и купила горячую рыбу с картошкой и шоколадный
коктейль.
Я ела быстро и неопрятно, глядя, как пыльные и жаркие холмы Ист-Бей сменяются душ-
ным хаосом Сан-Франциско, как раскрывается передо мной бесконечный широкий залив. К
тому моменту, как мы въехали на мост Золотые Ворота, к пятнам от персиков и черешни на
моей ночнушке добавились кетчуп и мороженое.
Мы миновали сухие поля, цветочную ферму, пустую парковку и, наконец, подъехали к
винограднику. Бескрайние холмы были расчерчены ровными полосами, засаженными лозой.
Мередит резко нажала на тормоз, свернула влево, на длинную грунтовую дорогу, ведущую к
дому, и увеличила скорость, подскакивая на кочках, словно не могла дождаться того момента,
когда наконец сможет от меня избавиться. Мы ехали мимо столиков для пикников и ухоженных
виноградников, где толстые лозы ползли по низко натянутой проволоке. На повороте Мере-
дит слегка замедлила ход, потом снова набрала и, оставляя за собой клубы пыли, двинулась к
высоким деревьям в центре участка.
Когда она остановилась и пыль развеялась, я увидела белый деревенский дом. В нем
было два этажа, увенчанные остроконечной крышей, а на окнах висели кружевные занавески.
Справа от дома был припаркован небольшой металлический прицеп, а также стояло несколько
накренившихся сараев, заваленных игрушками, инструментами и велосипедами. Мне уже при-
ходилось жить в трейлере, и сразу возник вопрос: есть ли у Элизабет раскладушка или при-
дется спать в ее комнате? Мне не нравилось слушать, как люди дышат.
Мередит не стала ждать, пока я сама выйду из машины, а расстегнула мой ремень, схва-
тила за подмышки и потащила к крыльцу большого дома, хотя я вырывалась. Мне почему-
то казалось, что Элизабет должна выйти из трейлера, поэтому я встала спиной к крыльцу и
не увидела ее, пока она не положила мне на плечо тонкие пальцы. Вскрикнув, я дернулась,
босиком побежала к багажнику машины и спряталась за ним, присев на корточки.
– Ей не нравится, когда ее трогают, – с нескрываемым раздражением объяснила Мере-
дит. – Я же вам говорила. Теперь придется ждать, пока она сама к вам подойдет.
Меня взбесило, что Мередит это обо мне знает. Прячась за машиной, я вытерла под-
мышки там, где она меня держала, стирая следы ее пальцев.
– Подожду, – ответила Элизабет. – Как я и сказала, я готова ждать и намерена сдержать
слово.
Мередит принялась перечислять стандартный список причин, почему она не может
остаться, чтобы познакомить нас: больная бабка, ревнивый муж, боязнь вести машину в тем-
ноте. Элизабет слушала, нетерпеливо постукивая ногой у заднего колеса. Через минуту Мере-
дит уедет и оставит меня на дорожке без укрытия. Я отползла, прижимаясь к земле, шмыгнула
за грецкий орех, встала и побежала.
Когда деревья кончились, я спряталась за первым рядом винограда, выбрав для укрытия
особенно густой куст. Дернув за свободно свисающие лозы, завернулась в них. Сидя в засаде, я
слышала, что Элизабет приближается, а раздвинув виноградные лозы, увидела, как она шагает
по проходу. Мой ряд она прошла, и я с облегчением опустила ладонь, которой зажимала себе
рот.
Я подняла руку и сорвала виноградину с ближайшей грозди. Вонзилась зубами в толстую
кожицу. Виноградина была кислая. Я выплюнула ее и раздавила остатки грозди ногой, выдав-
ливая пальцами сок.
Я не увидела и не услышала, как подошла Элизабет, но когда принялась давить вторую
гроздь, ее руки потянулись ко мне через заросли, схватили за плечи и выдернули из укрытия.
Она приподняла меня на вытянутых руках. Мои ноги болтались в дюйме от земли, а она вни-
мательно смотрела на меня.
– Я тут все детство провела, – заметила она. – Знаю все места, где можно спрятаться.
Я попыталась вырваться, но Элизабет крепко держала меня за руки. Она опустила меня
на землю, но хватку не ослабила. Я пнула землю, запачкав ей ноги пылью, потом, когда она не
отпустила, лягнула. Но она не отступила.
Зарычав, я клацнула зубами, целясь в ее вытянутый палец, но она увидела, схватила мое
лицо и стала сжимать щеки, пока челюсть не ослабла, а губы не надулись. Боль заставила сде-
лать резкий вдох.

– Не кусаться, – сказала она и наклонилась, словно желая чмокнуть мои сморщенные
губы, но замерла в нескольких дюймах от лица, вперившись в мои глаза своими темными гла-
зами. – А я люблю, когда меня трогают, – проговорила она, – так что привыкай.
И насмешливо улыбнувшись, выпустила мое лицо.
– Не привыкну, – отрезала я. – Никогда, никогда не привыкну!
Но сопротивляться я прекратила, позволив ей оттащить себя на крыльцо и в прохладный
темный дом.