A Long Time Ago..( Много Времени Спустя..)

Глава 2. Серебрянные прицелы.

(См. примечания в конце главы .)

Гарри очнулся в сладко пахнущих сумерках, в ночном прохладном воздухе на лице, с привкусом крови на языке.

Боль.

Обжигающее, жгучее, въевшееся в кости и сухожилия, переполняющее его ощущение, которое выдавило стон из его губ, низкий и огорченный. Он чувствовал, как земля под ним колышется, раскачиваясь, как палуба старого корабля, затерявшегося в морской Буре. Он чувствовал головокружение и тошноту, все его тело болело. Каждый раз, когда он дышал, в его спину впивался камешек, острая игла боли, болезненное тепло распространялось по всей коже, потому что –

О.

Он ведь был ранен, не так ли?

Думать было трудно, мысли и идеи свободно плавали в его голове, распутанные, как нити изношенного хлопка, потрепанные и слабые на ощупь. На самом деле думать было слишком трудно, поэтому Гарри попытался пошевелиться. Его тело было медленным, вялым, и малейшая судорога обжигала его нервы в ярких вспышках агонии, но он все равно перекатился на бок, извиваясь до тех пор, пока галька больше не впивалась в его плоть, и не почувствовал, что каждый вдох сдирает кожу с его спины.

Кончики его пальцев соприкасались с грубым камнем, и Гарри прижал к нему руку, почувствовал, как тупые края врезаются в его кожу, твердые и очень сильно прилегающие к нему, укрепляя сознание. Его дыхание было прерывистым и громким, и единственный звук, который он мог слышать, кроме ударов сердца.

Он был жив.

Осознания было достаточно, чтобы открыть глаза, недоверчивость и эйфория вклинились в место между всей этой болью.

Жив, жив, жив.

Драгоценные серебряные звезды, похожие на рассеянные угли умирающего огня, подмигивали ему, опалесцирующие в смоляно-черном занавесе, задрапированном над небом, их яркость отбрасывалась на яркость луны, которая окунала ртуть в его окрестности, смеясь и неземная, откуда она висел высоко над головой.

В небе не было ни облачка. Сухой ветер свистел между изношенными монолитами Стоунхенджа в мягкой песне, вековой и потусторонней. Гарри был совершенно, совершенно один, и хотя это чувство не было неприятным, оно было ... странным.