Мне было 8, когда я впервые взял в руки фотоаппарат отца. Тяжелый, приятно пахнущий чем – то старинным и дорогим, в металлическом корпусе черного цвета и металлической окантовкой по краям. Внутри не было пленки, поэтому я просто прикладывал глаз к видоискателю и просто щелкал по спусковой кнопке. Очень нравился забавный звук, который издавал механизм – его нужно было заводить, будто на шкатулке. Он находился на левой стороне корпуса который выглядел будто, как мне казалось в детстве, маленькая «голова крокодильчика». Вертелась по маленькой оси «голова крокодильчика» с дребезжащим звуком, вызывая необъяснимые приятные ощущения. Оказывается, это был таймер сьемки : нужно было заводить его и отходить на несколько метров и фотоаппарат фотографировал автоматически, как только «голова крокодильчика» останавливалась, сделав столько кругов, насколько вы его завели.
В дальнейшем у меня было много фотоаппаратов, как советских, так и импортных, настоящий фурор произвел «Полароид». В те времена мне , как и очень многим это казалось волшебством, а не химией. Сфоткал, из фотоаппарата с жужжащим звуком выходила маленькая фотокарточка, которую нужно трясти, словно веер, и через несколько минут у вас в руках была готовая фотография. Быстро, удобно, качественно и стильно. Но я все же придерживался старой, трудоемкой, но очень интересной техники проявки и печати в лаборатории, потому что по сравнению с ней, проявка «Полароида» казалась сложным фокусом. Ну и минус таких фото – со временем они портились, выцветали и просто превращались в труху. Напечатанная же фотография могла храниться на протяжении века, с соответственным обращением.
Лето 1995 г., июнь. Прекрасно помню день, когда я увидел ее в первый раз. Мне было 15 лет, у школьников разгар каникул и уйма свободного времени. Мои друзья стаями катались на велосипедах, ловили голубей на крышах, гоняли в футбол и купались на реке в основном. Я, в свою очередь, также решил присоединиться к ним, взял фотоаппарат и решил сфотографировать насекомых, змей и птиц недалеко от реки, которая протекала очень близко – рукой подать.
Людей фотографировать я не любил, да и и особо хорошо у меня не получалось. Но в тот день все переменилось. Я не спеша брел по улице, которая заканчивалась тропой и шла через заброшенный цементный завод, выводила к пыльной дороге, ведущей прямо к реке. Я шел медленно, все время останавливаясь и искал чтобы сфотографировать, но так как в пленке было всего лишь 36 кадров – каждый из них был для меня на вес золота. Я заметил какое – то движение впереди себя боковым зрением и остановился как вкопанный. Мне стало жутко, дрожь пробежала по спине и мне стало холодно, хотя на улице было +35. Передо мной стояла женщина в легком черном платье, чуть ниже колен, с распущенными огненно -рыжими, мокрыми волосами, которые начали сохнуть.
Казалось, я смотрел на обычную женщину 30-35 лет. Но присмотревшись, в ее лицо с веснушками на щеках, сухими, обветренными губами, выступающими скулами, я предположил, что она купалась в реке и не вытерла лицо. Почти минуту, которая длилась вечность, я не мог отвести взгляд от ее глаз: глубокие синие –синие глаза, насыщенный и очень густой цвет глаз не особо сочетался с нездоровым цветом кожи ее лица. Я буквально тонул в них, так сильно они меня притягивали, гипнотизировали и буквально заглянули в душу.
Она привела меня в чувство, спросив, что я тут делаю, хотя по ее выражению глаз – она все прекрасно знала и будто не хотела, чтобы я шел дальше.
Я ответил, что фотографирую и показал фотоаппарат Зенит -3. Она посмотрела на меня с ног до головы, грустно усмехнулась как бы невзначай, и двинулась вперед, обходя меня, слегка задела платьем, мое голое плечо (я был в майке) которое, несомненно, у нее тоже было мокрым. Я продолжил свой путь к реке, но в голове были только ее глаза, тогда я нерешительно обернулся и увидел ее отдаляющуюся фигуру в черном платье. Я ускорил шаг и окликнул ее:
- Простите! Простите, женщина! Постойте!
- Да?- спросила она, обернувшись полубоком.
- Можно я вас сфотографирую? Я начинающий фотограф, - немного запыхавшись, сказал я ей, с легкой важностью в тоне.
- Нет,- вежливо отказала она.
- Ну, пожалуйста! Один снимок, всего лишь, - уже без всякой важности я просил, мне было стыдно за ребенка во мне, который почти умолял ее, будто выпрашивая шоколад.
- Я сказала нет!- твердо и со злобой, блеснувшей в ее глазах, резко отрезала она, почти шепотом добавив : «Еще не время».
Или мне послышалось, но я буквально отпрянул от нее, развернулся и ушел сгорая от стыда и обиды.
Я не знаю, с чего я начал вспоминать это все, ведь столько воды утекло. Мне завтра 40, я успешный фотограф, который сделал ряд фотосессий для звезд, , известных личностей и спортсменов, крупнейших компаний и даже фотографировал несколько первых людей, которые стоят во главе государств.
Я могу сфотографировать все, что угодно, где угодно и на что угодно. Везде мне рады и многие завидуют, у меня целое состояние, но нету семьи и детей, т.к. ни одна женщина не захочет связать жизнь с человеком. Который везде, но только не рядом с любимым человеком, особенно в те моменты, когда это нужно.
Выиграв почти во всех номинациях крупных журналов, как фотограф года, несколько раз подряд и пользуюсь просто колоссальным успехом в любой стране, и кругу лиц, которые хоть как – то разбираются в фотографии. Я не чувствую удовлетворения, хотя делал и теперь уже легендарные снимки, которые после смерти станут классикой. Сейчас я лежу в клинике на химиотерапии, очередной, которая вряд ли мне поможет. Почему же спросишь ты? Потому что «экспериментальное лекарство» делается в самых критических стадиях, когда уже ничего не помогает, и я более чем уверен, что это просто плацебо. М-да, я отвалил им приличную сумму, а мне вливают аскорбиновую кислоту или что там еще используется. Мой рак неизлечим. Да, вы можете надеяться на чудо, но ремиссия – это еще не повод, для радости, кому как ни мне этого ни знать. Мой рак вернулся с еще более разрушительной силой, и я уже больше ни на что не надеюсь. Метастазы в дыхательных и внутренних органах. Какое экспериментальное лекарство тут поможет? Я просто устал бороться. Сколько можно, сколько???!
Просматриваю свои лучшие фото и понимаю, что всю жизнь я снимал людей и искал человека, запечатлев которого, я бы получил идеальный снимок и душа моя успокоится. Знаешь, мне кажется я до сих пор жив, ха-ха - ха, потому что не сделал его. Я рассмеялся от души над собой и иронией, испытывая жгучую
Мне больно. Говорят, что к боли привыкаешь, говорят, что душевная боль сильнее физической. Тьфу, плюнул бы в лицо этим теоретикам, испытайте вы последствия химии и боли от любого вида рака, которые невозможно терпеть на физическом уровне, случаются такие боли, что твой мозг пытаясь защитить тебя, отключает твое сознание.
Я остановился на нескольких фото, они мои любимые и у каждой фотографии есть название:
«Любовь, - на нем я запечатлел маленькую девочку, которая обнимает своего отца, вернувшегося с войны, потерявший руку и две ноги – подорвался на мине.. На снимке видно, что ей все равно, главное – он вернулся живым. Фото черно – белое.»
«Вера – это семейное фото, мусульманской пары. Женщина в хиджабе, держит бережно на руках младенца, которую нежно обнимает сзади брутальный мужчина с густой бородой, с очень большими, добрыми глазами. Они довольно немолоды, и это их первый ребенок, она родила лишь спустя 15 лет их брака. Ты спросишь: «почему вера»? Потому что сотни клиник и врачей после длительного лечения сказали, что женщина бесплодна»
«Дружба, - застыл момент, во время которого юноша играет со старым, дряхлым псом, который вытащил его в детстве из пожара.»
«Счастье, - мужчина со слезами на глазах крепко обнимает навзрыд плачущую женщину, на фоне развалин небоскребов 11 сентября в Нью Йорке. Он нашел свою жену спустя двое суток после падения башен – близнецов».
« Богатство – я сфотографировал счастливую старушку, с белыми волосами и почти слепую, на ее 90-м дне рождении, вокруг которой куча ее детей, внуков, а ее маленькие правнуки обнимают, наваливаются на нее и кормят с ложечки тортом, соревнуясь в том, кто сильнее ее любит».
Я сделал уже сотню своих автопортретов, и с мрачным видом и с болезненным, и с гримасами, но не один я не смог назвать «Смерть».
Часто начал вспоминать своего дядю и, наверное, единственного друга детства. Он умер летом далекого 95-го. Ему было около 28, крепкий, веселый, добрый, пользовался популярностью у девушек, обидно, что отличный пловец, и умер от того, что утонул в реке. Злая ирония, тело мы нашли лишь через неделю.
В разуме стали возникать картины из прошлого, мой первый фотоаппарат, первый раз как я оказался в лаборатории отца, проявление фотографий, школа, первая любовь, и так отчетливо возникло вдруг видение, как я встретил ту странную женщину, почти не помню, но отчетливо в памяти , в моем затуманенном разуме запечатлелись ее глубокие, синие-синие глаза. Если бы тогда были линзы, я бы не поверил, что это ее глаза. Будь я художником – обязательно нарисовал бы их. Но увы, рисовать я умею лишь каракули, я всего лишь фотограф и я никто без фотоаппарата. Это правда. Художники – творят, а мы лишь берем готовое и с помощью устройств получаем результат, того, что видим. Конечно, есть разница, как мы видим определенный объект, но с опытом и техникой, профессионализмом это становится так же просто, как обычные манипуляции, наподобие того, как помыть руки, почистить зубы, помыть кружку.
Ну вот, Мне 40. С днем рождения, чувак!
Чувствовал сегодня я себя отвратительно, все тело, будто огромная десна с оголенным нервом, я в последние дни все время блевал и начал ходить под себя, каждый раз вызывая санитарку, чтобы она добавила морфий в капельницу и убрала это чертово судно, которое меня повергало в стыд , беспомощность хуже всего.
Я чувствовал, что исход близок, мне уже ничего не хотелось, разум был затуманен, хотелось что – то разбить, но не было сил поднять стакан. Я путал сон с реальностью и разговаривал сам с собой или с теми, кого нет в палате.
Вдруг ко мне постучались, дверь приоткрылась. И я увидел ее...
Ту женщину, которую я видел в юности, летом 1995-го. Она ни капли не изменилась. Все это я списал на свое состояние и подумал, что воспоминания сливаются с реальностью медленным потоком моих мыслей под морфием.
Она молча подошла ко мне, посмотрела так же как в 95-м в мои глаза и мне будто полегчало, я использовал эту возможность, немного приподнялся, нажал кнопку и механизм койки переключился в режим, который позволил мне сесть. Я уже не чувствовал ног и тела, да, точно, это галлюцинации. Что же еще, я слабо усмехнулся. Пытаюсь показаться сильным перед воображаемой женщиной.
Она не сводя с меня взгляда взяла фотоаппарат, нажала на сенсорный экран и посмотрела на мои селфи. В ее глазах я уже ничего не видел, будто пустоту, но увидел блеск, такой же как тогда, но он был не злой, а будто в предвкушении. Сколько я препаратов не принимал, но таких видений у меня не было. Обидно. Но почему я не могу говорить, и она молчит. Лишь смотрит мне в душу, будто она принадлежит ей. А может быть, я умер?
- Нет, ты не умер,- спокойно сказала она, прочитав мои мысли, на что я лишь открыл рот. Не спеша подошла ближе и протянула мне фотоаппарат, я молча взял и хотел уже бросить в нее, хотел прогнать ее и уверен был, что она растворится, а фотоаппарат пройдет сквозь нее и разлетится на част от удара о стену. Но, как загипнотизированный, сделал совсем другое :
Поднес видоискатель к глазу, зажмурил правый глаз, мне это так тяжело давалось, руки дрожали от тяжести зеркалки, глаза покрывались пеленой но опыт сделал свое, я навел фокус уверенно, покрутил объектив, «синеглазая» взяла стул и села напротив меня, мы находились на одном уровне , мне стало легче держать фотоаппарат, будто я вернулся в тот день 1995-го года, ощущаю себя юношей, который держит «Зенит», с восторгом рассматривая в видоискатель ее сероватое лицо с веснушками, эти особенные глубочайшие и таинственные глаза, они были живыми, а она казалась мертвой, будто вампир, питающийся глазами, высасывающий душу. Сделав несколько снимков, я понял, что апогей достигнут, свой идеальный снимок я все – таки успел сделать. Вместе с нарастающей болью, идущую из внутренних органов я почувствовал сильнейшее душевное облегчение, некую свободу.
Тем временем, как только я опустил фотоаппарат – она исчезла. Или просто я не заметил, как она ушла. Я попытался взглянуть на снимки, которые я сделал, но был настолько бессилен, что сил хватило лишь на то, чтобы нажать кнопку, принять снова лежачее состояние. Вызвал врача, потребовал еще морфия, дабы успокоить боль, которая не давала мне заснуть. Он был в почему – то в защитной маске и в перчатках, так же одеты были и санитары, медсестры. Онколог недолго спорил со мной, но уступил, видя мое безжизненное состояние, близкое к агонии, и послал медсестру за морфием. Я спросил о женщине, которая ко мне заходила, но мне ответили, что в больнице карантин, от неизвестного вируса уже погибло 8 человек, еще 30 госпитализированы, 5 из них врачи, и к сожалению, дальше ворот клиники, никого не пускают уже три дня.
«Положите фотоаппарат рядом со мной, я посмотрю снимки позже», - сказал я. Мне стало понятно, кого я все – таки запечатлел. Я понял, почему она отказала мне, когда я просил сфотографировать ее летом 1995-го, ведь в тот день я смотрел в глаза самой Смерти.
Я широко закрыл глаза и понял, что больше их никогда их не открою...
(Посвящается памяти всем, кто боролся до последнего, но ушёл из жизни от онкологических заболеваний.
