“Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества дома № 302-бис по Садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз, находился в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды
на четверг”.
В полночь его подняла с постели комиссия под руководством Желды-бина, сообщила о смерти Берлиоза и вместе с ним отправилась в квартиру № 50. Там никого не было. Опечатали рукописи и вещи покойного, а три комнаты, которые он занимал, перешли в распоряжение жилтоварищества. С сверхъестественной быстротой весть о гибели Берлиоза распространилась по всему дому, и с самого утра в четверг Босому стали звонить, потом являться лично. У всех была крайняя необходимость получить опустевшие комнаты. Никанора Ивановича вызывали в переднюю его квартиры, брали за рукав, что-то шептали, подмигивали и обещали не остаться в долгу. Ника-нор Иванович пустился в бега. Увидев, что повсюду его поджидают, он решил укрыться в пятидесятой квартире.
Отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил, но ему никто не открыл. Тогда он открыл дверь имевшимся у него как у председателя жилтоварищества дубликатом ключа и вошел внутрь. Он позвал Труню — в ответ молчание. Тогда он снял печать с двери кабинета, шагнул внутрь — ив изумлении застыл на месте. За столом сидел тощий, длинный гражданин в клетчатом пиджаке и в пенсне... Суетливо вскочив и задушевно разговаривая с Никанором Ивановичем, неизвестный заявил, что фамилия его Коровьев, состоит он переводчиком при особе иностранца, имеющего резиденцию в этой квартире. Никанор Иванович открыл рот. Переводчик объяснил, что иностранный артист господин Воланд приглашен директором Варьете Степаном Богдановичем Лиходеевым провести время своих гастролей, примерно недельку, у него в квартире, о чем еще вчера написал Никанору Ивановичу, поскольку сам отбыл в Ялту. Никанор Иванович с недоумением открыл портфель и обнаружил там письмо Лиходеева. Коровьев спросил, не согласится ли жилтоварищество предоставить господину Воланду на время гастролей и три комнаты покойного Берлиоза, за хорошую плату. Никанор Иванович позвонил в интуристовское бюро и с необыкновенной быстротой все было улажено. Коровьев написал в двух экземплярах контракт, сбегал в спальню и вернулся с подписью артиста-иностранца. Никанор Иванович взялконтракт, деньги и паспорт иностранца для временной прописки и положил в портфель, выпросив еще и контрамарку для себя и супруги. Напоследок переводчик ловко сунул председателю толстую хрустнувшую пачку.
Как только он ушел, из спальни донесся низкий голос: “Мне этот Никанор Иванович не понравился. Он выжига и плут. Нельзя ли сделать так, чтобы он больше не приходил?” — “Мессир, вам стоит это приказать!..” —отозвался откуда-то Коровьев, но не дребезжащим, а очень чистым и звучным голосом.
Он набрал какой-то номер и плаксиво сообщил, что Никанор Иванович Босой спекулирует валютой. В данный момент у него в квартире № 35 в вентиляции, в уборной, в газетной бумаге четыреста долларов. “Говорит жилец из квартиры № 11 Тимофей Квасцов. Заклинаю держать в тайне мое имя”.
А тем временем Никанор Иванович, запершись на крючок в уборной, завернул четыреста рублей в газету и засунул в вентиляционный ход. Через несколько минут в дверь постучали. Вошли двое граждан. Первый показал документик, а второй проследовал прямехонько в уборную, где и достал сверток. Но в нем оказались не рубли, а неизвестные деньги, не то синие, не то зеленые, с изображениями какого-то старика.
— Доллары в вентиляции, -— задумчиво сказал первый... — Ваш пакетик?
— Нет! Подбросили враги!
— Это бывает, — согласился первый... — Ну что же, надо остальные сдавать.
Никанор Иванович судорожно открыл портфель, но там не было ничего: ни Степиного письма, ни контракта, ни иностранцева паспорта, ни денег, ни контрамарки. С тем его и увели.
А еще через час неизвестный гражданин явился в квартиру № 11, выманил пальцем в переднюю Тимофея Квасцова и вместе с ним пропал.
