Кайл смотрит сверху вниз и ему по-настоящему хочется плакать, рвать и убивать. Желательно, самого себя. Брофловски дурак, идиот, сам подначил Картмана на смелость и тот, конечно же, никогда не сдаёт позиции. Вот и вышло, что директор сломал ему ногу, три ребра и чудом не переломал спину, а на коже живого места в принципе не осталось. Всё тело от головы и скрытое под одеждой покрывалось россыпью синяков, гематом, ран от осколков плитки и стекла. Брофловски не врач, но эмпатизирует Эрику: чуть ли не лезет гладить по рукам, которые, к счастью, не скрыты гипсом и больничной рубахой.
- ПК козёл, - Кайл обнимает себя, прижимает к дрожащей диафрагме локти. Он редко ощущает себя таким жаким, ничтожным и нуждающимся в поддержке, как сейчас. - Мы можем подать на него за избиение. Блять, я не могу, - Брофловски прикладывает ладони к векам, протирая лицо.
Эрик выглядит задумчивым и Кайл понимает, что его сломали на всех уровнях. Надломили, как печенье и кинули в себя разбираться со всем. Брофловски не знает сколько ему дали обезболивающего. Похоже, очень много, потому что Эрик не реагирует на внешние воздействия совсем и чужие прикосновения до него то ли доходят, то ли он онемел. Кайла тошнит чуть-чуть и он опирается на стену, когда чужие глаза с синяками не горят. Они серьёзно разглядывают что-то позади, терпеливо вырывая всё, что раньше значило так много. По позвоночнику и плечам предательски бегут мурашки и их сводит в мимолётной судороге. Кайл знает ответ, но не хочет слышать. Он, чёрт, не хочет нового Эрика, который просто в упор не видит его. Можно Кайлу остаться здесь ещё на секунду длиной в вечность?
- Нет, - Эрик хрипит тихо, но чётко, - он прав, это мы твердолобые и непроходимые, Кайл. Давай без этого всего? Директор прав, а мы, - Картман запинается, пытаясь выровнять голос, - а мы должны подчиниться.
Кайл сильнее жмётся сам к себе: ищет тепла. Стэн позади хлюпает носом и переминается с ноги на ногу, его тазобедренные суставы иногда хрустят, а носочки обуви в тишине палаты шумят, когда соприкасаются с полом. Брофловски оборачивается, но Марш не смотрит на него, его скучающий взгляд потуплен вниз. Кенни ждёт за дверью и Кайл слышит, как он говорит с Баттерсом о том, куда они завтра пойдут. Брофловски тоже хочет улыбнуться и спросить Эрика, чем им бы заняться, но Картман напрягает и если Кайл не ответит, то уйдёт в транс.
- Что ты имеешь ввиду? - Брофловски не поворачивается, потому что так легче.
- Никаких подколов, я не зову тебя жидом, а ты меня жиртрестом и мы пытаемся понять директора. Он не злодей, - Кайл думает, что если обернётся, то увидит самое тупое, мечтательное и нечитаемое выражение. Может, он бредит? Наврятле.
- Совсем? - Брофловски трясёт изнутри.
- Да, - Эрик тянется к стакану с водой и немного скрипя кроватью, поднимается на локтях.
Кайлу обидно и он яростно ставит руки вперёд, потому что они вовсе не греют. В комнате по-прежнему тишина и Брофловски знает, что никогда не был гомофобом, сексистом или кем-то в таком ключе. Их прозвища это то, что менять нельзя никогда и Кайла распирает самого стукнуть Картмана, распирает сказать, что та женщина, игравшая инвалида ему не нравится и он имеет на своё мнение все права. Он хочет много раз выкрикнуть, что Эрику мозги отшибло, но вместо этого злостно бьёт кулаком по стене и убегает. Вчера они сидели в кафе, сегодня в палате Эрика, а завтра, Кайл ощущает, что пойдёт вниз за своим другом. Дно из камней и больно не должно быть, но Кайл врёт сам себе.
Брофловски валяется у себя в комнате и вглядывается в фотографии, сделанные совсем недавно. На одной из них Стэн весь измазан рыбьим жиром и похож на какую-то смазливую дочь Гаррисона, на другой Кенни делает селфи, а на третьей Эрик и Кайл улыбаются друг другу и Брофловски всё ближе к тому, чтобы или посыпаться, или осознать что стоит борьбы, а что нет. Кайл не понимает Эрика, но старается, где-то вникая, что Картман всегда играет нечестно, скрыто, что для него важны основные карты. Брофловски думает, что лучше поменять своё мнение ради того, чтобы всё встало на свои места и пересматривает фильм. И хоть он ненавидит актрису и то, что она отвратно играет, но ради Эрика можно и соврать. Когда он протрезвеет от таблеток, они ещё поговорят лично о том, кто запретит им называть друг друга так, как хочется. Может, это сблизит их, а не разделит? Кайлу хочется верить в лучшее и ему тяжело, потому что он знает Картмана и видит, что даже без оскорблений совсем ничего не изменится. Он ещё сам не определился нужны ли изменения, которые скоро будут снова на своих местах. Он верит и склоняет голову на край кровати, чтобы разглядеть в темноте окна фонари.
За окном нельзя понять светлеет или темнеет. Небо туманное, серое и Кайл не видит даже часов, чтобы сказать время, но спать не хочется. Чужая собака громко гавкает и он, кажется, предвкушает. Знает, что все против и от этого страшно. Кайл не железная стена с пуленепробиваемой поверхностью, он запутался и ему нужен канат, но потому что никто не учил его где искать, он сам вылезет, пусть под ногтями и так уже много земли и они с каждый разом всё темнее. Ещё ужаснее думать, что сделает Эрик, потому что Кайл даже на его обдолбанной физиономии заметил слепую преданность и выражение, когда боль есть разная и здесь они похожи. Есть разница между болью и теми, кто её приносит, но Эрик всегда жил болью Кайла и тот между слов, будто в смоге различает, что не всем можно то, что можно ему. Брофловски смеётся, потому что это детские глаза, хотящие внимания и признания, как у Айка. Ещё бы сделать его любителем развлечений, а не потрёпанных мыслей, потому что Кайл уже хлещется в доверии. Доверие Эрика - это иглы. И лишь одна ветка видимого всем моха, делает картину напряжённой, ядовито-контрастной. Возможно, даже не лишней.
