Елена спустилась по широкой лестнице с коваными, похожими на кружева, перилами и прошла в ресторацию гостиницы. Было пусто: постояльцы бежали, напуганные приближающимися выстрелами; коридорные и половые — примкнули к восставшим. Опустела не только гостиница — обезлюдел весь Новороссийск.
Топить никто и не думал, и Елена села возле самого окна от потолка до пола — туда, где немного грело мартовское предзакатное солнце. Треснувшее стекло дрожало на ветру — будто зубы стучали от холода. На Елене было бальное платье, которое понадобится ей очень нескоро и которое было не жалко, поэтому она кутала обнажённые руки и плечи в несколько газовых шалей. «Как Мюрат», — думала Елена.
Ужин, разумеется, тоже не подали. Она взяла ломоть хлеба из вазочки-сухарницы, принялась грызть его.
«Ешь ананасы... — промелькнуло у неё в голове. — Какие уж тут ананасы!.. Из Москвы в Нагасаки...» — ей вспомнилось другое стихотворение, и она горько усмехнулась. Из Петрограда — в Москву, затем в Екатеринодар и Новороссийск.
Куда теперь — она не знала, да и, может, ей суждено остаться здесь. Её муж уже второй день пытается достать билеты — всё равно куда, лишь бы покинуть город. Но пароходы забиты до отказа, а море теперь — единственный путь к свободе, ведь мятежники давно перекрыли железные дороги.
На улице послышался шум. Елена выглянула в окно: три не то фабричных, не то оборванца громко спорили, размахивая руками. Один из них стоял спиной к окну, и она не могла рассмотреть его. Второй был стариком с окладистой крестьянской бородой. А третий — Елена не верила своим глазам — третий был её давний приятель.
Она впервые повстречала его семнадцатилетней институткой, когда с родителями появилась на вечере в доме его родственников. Он был на год старше Елены, и они замечательно сошлись характерами.
Они вместе читали Надсона, вместе же бродили по Летнему саду. Елена сочиняла ему стихи, а он круглым почерком переписывал их ей в альбом.
Через два года он исчез. «Выслали», — поговаривали о нём. Только Елена знала, что он уехал сам. «Уезжаю просвещать народ, — писал он в короткой записке, — волновать и поднимать массы». А снизу в постскриптуме значилось: «Ты — моя любовь и моё счастье. Когда-нибудь я вернусь к тебе».
Он, однако, не вернулся, как ни ждала его Елена. Ей пришлось выйти замуж — нужно же было как-то устраивать свою жизнь.
