а он любил её тихо

i.

я выдумала тебя одной дождливой ночью, когда до рассвета ещё целая жизнь, а моя подруга-одиночество вдруг стала мне противна.

я подумала о людях, которые не любят дождь и в такие вот тёмные ночи тихо страдают под нелюбимую трель стекла и грузных капель. я вспомнила свою первую влюблённость: он был высокий, выше меня на голову, дразнил смешным-обидным "метр шестьдесят", а я в ответ кидалась колючими словами-тычками, скрывая от него, от них, от себя самой, что любое его слово, даже колкое, даже рвущее дух на части, даже терзающее где-то глубоко внутри - оно нравится, оно любится. мне пришла на ум мама. у неё мягкий голос, что порой залатывает любые раны, а иногда и сам не прочь добавить парочку. побольше, поглубже, посильнее. у неё тёплые шершавые руки, пахнущие травой, хлебом и безысходностью.

я вспоминала случайных прохожих, я выкраивала из закоулков разума случайные встречи, размытые лица и смешавшиеся в один голоса, пропуская всё через себя. я отрывала у них кусочки внешности, насильно рвала души на части, забирая лучшее, зубами вгрызалась в голоса, руками хваталась за походку.

я выдумала тебя в ноябре, когда за окном дождь вперемешку со снегом, солнце трусливо прячется за густыми тучами, а внутри тихо-тихо, как в церкви после службы. я создала тебя из обрывков фраз и воспоминаний, из тех, кого я знала и не знала, видела однажды или слышала по старому дребезжащему радио: ты ростом метр семьдесят восемь, у тебя шершавые, словно лист бумаги наждачной, тёплые руки, ты дождь не любишь, встаёшь поздно, смеёшься над аморальными шутками и в плейлисте чередуешь "нервы" со швец. ты носишь белый колючий свитер, дразнишь меня за рост, иногда одном голосом жизнь вселяешь, иногда им же её и забираешь. ты пахнешь майской травой, ноябрьской ночью и мужским одеколоном. у тебя светлые волосы, прямо как у моей предпоследней влюблённости, и тихий баритон, как у того актёра из бредового сериала.

ты любишь сидеть на подоконнике напротив меня и, сморщив нос, говорить, какая погода отвратительная. ты любишь английскую классику, как моя подруга по переписке, по вечерам пьёшь белое, часто прикусываешь губу и шутишь пошло. а ещё ты любишь меня - это я так решила.

— люблю май, — сказал ты однажды, поджав под себя ноги.

— потому что в мае тепло?

— и свитер носить не надо, — ты указал на свой белый свитер, колючий-колючий и немного пахнущий тобой. одеколоном, ночью и травой.

я тянула к тебе свои грязные руки, а ты морщился брезгливо, осекал кнутом-голосом. я с удивлением смотрела на набухающие красные полосы, уродливо расползавшиеся по всему телу, как скользкие гадюки, а сама уже прощала, и понять произошедшего не успев. ты извинялся тихо, (не)искренне, и красных борозд как не бывало. будто не бил кнутом-голосом, будто не закидывал камнями-взглядами.

я создала тебя из запахов и воспоминаний, из двух своих влюблённостей, из голосов и отголосков, из теней, из родных и чужих, из образов и явлений, из стихов есенина и поэм гомера, а в итоге породила любовь и аверсию. привязалась к тебе, призрачному и истинному, туманному и осязаемому, эфемерному и неподдельному, и сама упустила тот момент, когда один шаг без тебя - колючая проволока. это ты играл в любовь умело, или просто я такая - доверчивая и слепая?

я умирала тихо, ещё живьём разлагаясь, ещё дыша покрываясь трупными пятнами, ещё с открытыми глазами становясь кормом для опарышей. почему умирала? потому что начинала понимать.

ты избивал меня нежно, кости ломал аккуратно, рёбра крошил, любя. багровые брызги стелились на сырые обои ровно-ровно, как родные, словно там им и место. ты вырывал позвоночник тихо, ты вытирал ноги о моё истощённое тело спокойно, ты одним кнутом-панацеей-голосом всё на свои места возвращал, а я смотрела туманными глазами влюблённо, благоговейно, подобострастно. а я верила, что ты настоящий, а я верила, что ты любовь так свою выражаешь.

почему умерла?

потому что поняла,

что тебя никогда и не существовало.