Катя часто видела их, хотя многие разве что, столкнувшись нос к носу у входа в метро или у крыльца продуктового, брезгливо поморщатся и машинально поправят кошелёк в кармане куртки или пальто и, отвернувшись, пройдут мимо, сосредоточено смотря куда–то вдаль, лишь бы не смотреть им в глаза.
А Катя редко когда пройдёт мимо, иногда возьмёт кулёк семечек у бабушки, хотя мама это запрещает, а иногда помятая, ведь в карманах детей деньги живут необъяснимой жизнью, купюра перекочует в старую морщинистую ладошку дедушки, стоящего слева от ворот местной церквушки, с аккуратно белой-белой бородой, за которую должны были бы дёргать внуки, но судьба распорядилась по другому. Дедушка долго посмотрит вслед, пошепчет что-то старыми, похожими на перезрелые сливы губами, перекрестив на дорожку. А эти молоденькие девочки с грудничками в метро - ну как здесь не опустить на лежащий рядом поношенный старый шарфик две–три монетки, пусть немного, со школьных завтраков ведь много не накопишь, но пропавшей в беду одиночке и то подспорье!
Иногда Катя останавливается поболтать с ними и истории, которые слышит, гулкой болью отзываются в ее маленьком девичьем сердечке. Боль, потери, лишения, страдания. Катя тоже не смотрит им в глаза, никогда. И никогда больше не будет это делать. Просто не сможет. Но она пока это не понимает, так как считает, что это все это – её внутренняя робость и застенчивость, а на самом деле, Катю бережёт её бабушка. Та, что на небе. Она приглядывает за Катей, чтобы ту не коснулось то древнее темное и мрачное, что составляет суть тех, кого встречает Катя.
Оберегает от отъема здоровья, на который заговорила семечки старая ведьма, опуская в них ноги, испещренные язвами, с трупными пятнами, передвигающие ее дряхлое тело благодаря наговору, ноги с длинными изогнутыми ногтями, серыми и крошащимися от Старости. И от деда, убившего свою семью, когда ему было двадцать три.. Деда, который по четвергам, приходя вечером на кладбище, набирает земли с могил без крестов, и аккуратно, чтобы никто не видел, рассыпает её у дверей соседей, которые расплачиваются за это ссорами и домашними побоями. Он всегда стоит слева от входа, ведь живущее внутри него, требует это, и бессильно шепчет проклятия вслед уходящей пятикласснице, которую не может Выпить.
А если бы Катя внимательно посмотрела на ту девушку в метро, от её взгляда вряд ли бы ускользнуло серое личико уже не живого, но ещё не ушедшего младенца, который, словно кукла, напоенный слабым раствором алкоголя, находится в состоянии вечного сна. Он уже семнадцатый у неё в руках на этой станции метро.
Катя не думает об этом, Катя защищена до своего шестнадцатилетия, а потом бабушке запретят смотреть на неё.
