Сказать по правде, Гарри не в новинку было разговаривать с зеркалом. Он спокойно занимался этим весьма невменяемым и ни каким образом для психически здоровых людей не оправданным занятием и раньше – жаловался зеркалу на свои проблемы, свою тяжелую жизнь и на то, какой он «глубоконесчастный». Временами это помогало. А если и нет, зеркало, в отличие от некоторой породы людей, один из представителей которой сейчас мирно сидел за стеной и даже отдаленно не представлял, как достал своего любовника, никогда не насмехалось, не иронизировало по поводу твоего внешнего вида (а ведь в отличие от бойфренда зеркало имело несчастье созерцать Гарри и рано по утру, растрепанным и заплывшим со сна).
И главное – зеркало не учило жить. Если только очень редко. В основном оно делало Гарри комплименты, и утро всегда становилось радостным.
А вот парень к превеликому поттеровскому сожалению только этим и занимался.
Гарри судорожно вздохнул и принялся размазывать по лицу белоснежную пену для бритья.
«Чертов Малфой», - оглядывая сымпровизированную посредством пены бороду на своем лице, заключил Поттер.
Драко Малфой, получивший совершенно недавно столь оскорбительное, но для него все равно никакой роли не играющее прозвище, наверняка и правда если не отпочковался от Сатаны, то уж точно находился с ним в самых что ни на есть дружеских отношениях, потому что, сколько брюнет его помнил – только и делал, что изо дня в день размеренными пинками подталкивал своего дражайшего приятеля к пропасти, именуемой «Гарри Поттер, вы есть неудачник»; причем делал это настолько искусно и виртуозно, что даже брюнетовский и потому не реагирующий на обычные подколы мозг не мог противостоять этому натиску.
И, если раньше утонченные издевательства Малфой сводились к двум только составляющим, а именно – врожденной, по мнению Драко, поттеровской тупости и неуклюжести, появившейся в результате уже упомянутого ранее слабоумия, то теперь издевательства касались всего, что только желала подлая малфоевская душа, начиная от дырки на носках Поттера и заканчивая пушком, появившемся над его верхней губой.
Повздыхав по поводу своей горькой участи мученика минут пять, а затем примерно столько же времени потратив на обливание грязью друга, Гарри несмело коснулся пальцами отцовского бритвенного станка...
