Возраст гусеницы

4

Я очистил дом за каких-то пару часов. Удивительно, как быстро при желании можно уничтожить следы чьего-то присутствия, отпечаток человеческой жизни – все равно что расправить складки на простыне, еще хранящей тепло и запах лежавшего на ней тела.

Коробки надписывать я не трудился. Просто заклеивал их намертво машинкой для скотча. Не пытался сортировать вещи. Набивал под завязку все подряд: одежду, безделушки, косметику, журналы, книги, шерсть и спицы для вязания, украшения, заколки для волос... Заклеенные коробки стаскивал к прихожей и громоздил штабелями у стенки. Каждый шаг причинял боль – я здорово изрезал ноги фарфоровыми осколками. Но это словно отрезвляло, напоминало о моей цели. А может, физическое страдание просто заглушало душевное, не знаю. Главное, дело делалось.

К пяти утра остались неубранными только мамины фотографии в рамках и бумаги в ее письменном столе. Фотографии я оставил, только вынул из-под стекла и положил в альбом. А к столу подтащил большой мешок для мусора. Содержимое ящиков предстояло разобрать: документы оставить, остальное выбросить. Я не предполагал, что это займет много времени. Перед тем, как в последний раз лечь в больницу, мама уже рассортировала бумаги. Я узнал об этом случайно.

В очередной раз стриг газон в саду и заметил, что на выложенном камнями кострище что-то недавно жгли. Пепел был совсем свежим. Меня это удивило, потому что мы уже больше года кострищем не пользовались – не до того было. В золе виднелись очертания каких-то предметов покрупнее, которые, видимо, не сгорели дотла. Я поковырялся палкой и выгреб на свет наполовину обуглившуюся пинетку и довольно страшненького игрушечного медвежонка с расплавившимися глазами и местами спекшейся от жара шерстью.

Помню, подумал тогда, что мама зачем-то сожгла мои старые детские вещи. Странным только показалось, что пинетка там, где не совсем обгорела, была розовой. Хотя, с другой стороны, может, мама ждала девочку, а родился я. Вроде такое сплошь и рядом случается, что пол ребенка определяют неправильно – стоит вон только послушать Руфь, зацикленную на младенцах и внуках. Медвежонка я совсем не помнил. Но опять же: может, я играл с ним совсем маленьким?

Осторожно, чтобы не измазаться в золе, я взял медведя в руки – и чуть кирпичный завод не выстроил. Уродец этот вдруг как захрипит: «Нхооо-ааа» - сиплым таким, надорванным полушепотом, полу-стоном. Я бросил его, отскочил, руки об одежду вытираю. А медведь опять: «Нхооо-ааа» - и смотрит на меня укоризненно своими черными, расплавившимися зенками.