исповедь

услышь

В ту ночь снег валил неистово, под кружевным одеялом упокоив преисполненное грехами дитя своё. Ветер пел мягкую колыбельную, одним даря умиротворение и родное тепло, других тревожа и пугая, третьим, в число коих и я входила, словно дразня, словно глумясь, говорил: вот, мол, бери, давись моей заботой, смотри, как у людей бывает.

Я росла в страхе и насилии, в семье, где мать - проститутка, а я - плод трёхдолларового незащищённого секса за углом грязной подворотни. Те пятнадцать минут не принесли удовольствия ни ему, ни ей, зато стали результатом девяти месяцев мучений моей матери, которая не свернула мне шею в тот же день, что и на свет породила, только потому, что не хотела, чтобы её билет на поезд в ад был таким уж окончательным, и двадцати лет моих страданий.

Я в тебя не верила, никогда не верила, ибо справедливость твоя - чушь собачья, а разговоры о том, что пути твои неисповедимы - бред. С самого детства, когда мама, напившись до невменяемости, швыряла в меня библией, голосом-кнутом била так, что на спине кожа расходилась, позвонки на свет показывая, я думала, что нет тебя: разве может кто-то настолько сильный, всемогущий и справедливый, коим тебя представляют, обрекать нечеловеческим страданиям подобных мне - маленьких, беспомощных и слабых? Букашек, насекомых, которые из всех злодеяний, на свете существующих, лишь подвергли родителей своих мучениям одним только фактом существования? Надави посильнее, пальцем прижми, носком пни - они и размозжатся, разлетятся по крошечному радиусу, кровавыми ошмётками стены обрызгав, и только хруст позвоночника, ещё с секунду застывший в ушах, напомнит о том, что это жило, дышало, страдало, задыхалось от несправедливости, но любило, отдавало всё, на что только способно крохотное детское сердце, худыми ручками упрямо цепляясь за полное олицетворение презрения и безразличия, робко о заботе прося.

А ведь насмешки твои, дорогой Ветер, оправданы: у меня такого не было, мне перед сном не пели, меня не баюкали нежно.

Меня, дорогой Ветер, просто-напросто не любили.

Сейчас, коленями обивая освящённую землю пред олицетворением твоим, я мнения иного: ты есть, но не спаситель ты всех творений своих, не избавитель, не освободитель - ты тиран, ты худший из мучителей, ты деспот, который с бокалом вина мытарства созданий своих, кои сам им и послал, созерцает.