Выгодная сделка

8

Кого-то в этом мире выудили из под толщи тяжелой сонной воды. Маленький комок мироздания, безразличный всем вокруг. По ней никто не будет плакать, никто не оплатит похороны. Ведь она никто. Всего лишь очередное тело с кровью и костями.

Гарриет распахнула глаза.

Она была жива. Сердце билось о грудную клетку, грозя переломать оную к чертям. Гарриет еще никогда не чувствовала себя так горько: ей было жалко, что она умерла, и что смерть - это очень больно. Невыносимо больно, как и всякое осознание собственного бессилия. Ей было жалко маленькую Гарриет, которой раньше и привидиться не могло, что она умрет. И вместе с этим было щемящее ощущение сожаления. Все сливалось в единое полотно. Она не знала, что её ожидает. Она хотела стать политиком, но приняла смерть (нет, нет, это сон, я жива) от кинжала. Она провела почти всю жизнь в больнице и никогда не напишет мемуары

Жива... Так славно снова почувствовать тепло от света лампочек, пусть даже белых и совершенно не похожих на солнце. Так прекрасно ощутить руки, ноги, ребра и позвоночник. Как заново родилась. Девушка не помнит детали сна - лишь жгучую боль. Но этим она уже сыта, а посему встает. Сначала ее как камнем тянет вниз, тело накреняется набок. Глаза медленно фокусируются на паркетном полу. Она стоит, но смотрит, как не из глаз, но и не со стороны, а изнутри себя. Все еще неясно, где она. На вид большая светлая комната, обставленная достаточно мило, по крайней мере нет жирных жёлтых диванов, которые заставляют тебя сходу понять, что ты в коммунальной квартире, так-то. Гарриет подняла бедро и сделала шаг вперед, но тут же расценила это как ошибку всей своей жизни и легла, хотя нет, скорее упала обратно на кровать. Бедро и голень тихо пульсировали. Весьма неприятно напоминать о своем существовании подобным образом. Дак положила ладонь (нормальную ладонь с пятью пальцами) на кожу ноги и малость её помяла. Внезапно раздались шаги. Гарриет быстро улеглась по стойке "смирно", что твой оловянный солдатик. Шаги остановились прямо у двери комнаты, где она лежала.

- И зачем ты её сюда притащил? Доколе будешь притворяться добрым самаритянином?

Гарриет навострила ушки. Что-что, а подслушивать у мастера Хилл все из нужных мест растет. Первый голос был нервным и невысоким.

- Тише, она услышит. Я не притворяюсь.

О, Кавана! Да он догадливый, а с виду ирландский простачок... Гарриет боялась пошевелиться, что было, конечно, глупо. Женский голос продолжил уже тише.