Я не знаком непосредственно с автором этих Тетрадей. Правда,
доводилось встречаться с женщиной, описанной здесь как "мадам" из бара в Кебаси. Она маленького роста, бледная, с очень косым разрезом глаз и
довольно крупным носом - в общем, миловидной ее назвать трудно, более
похожа на симпатичного юношу, тем более, что и характер ее показался мне
довольно твердым.
Судя по всему, в этих Тетрадях показан Токио 1930 - 1931 годов.
Друзья несколько раз приводили меня в упоминавшийся в Тетрадях
маленький бар, но, правда, позднее - в годы, когда разгул милитаризма стал
почти откровенным, то есть в 1935 - 1936 годах; следовательно, автора
дневника встретить там лично я не мог.
В феврале этого года я был в гостях у одного приятеля,
эвакуировавшегося в Фунабаси (префектура Чиба); это мой друг по
университету, в настоящее время преподаватель женского колледжа. Я
поехал к нему, чтобы обговорить его брак с моей родственницей, и на
всякий случай прихватил большой рюкзак, надеясь, что удастся запастись в
Фунабаси свежими морепродуктами для семьи.
Фунабаси - довольно большой город на берегу Токийского залива.
Приятель живет здесь недавно, и найти его было нелегко. Я долго бродил
по улицам. Тем временем похолодало, да еще тяжелый рюкзак отдавил
плечи, и когда я увидел перед собой кафе, услышал скрипку (в кафе
крутили пластинку), обрадовался и зашел туда.
Владелицей кафе оказалась та самая "мадам", которая десять лет назад
держала в Токио маленький бар, я сразу узнал ее. И она, кажется,
припомнила меня. Мы удивились друг другу, радостно засмеялись и повели
оживленную беседу, избегая обычных в то время расспросов о том, кто как
пережил бомбежки и пожары.
- Вы совсем не изменились, - сказал я.
- Да что вы! Я уже совсем старуха, хожу, костьми гремлю. А вот вы и в
самом деле молодой.
- Какой там молодой... Детей трое... Вот, приехал чего-нибудь купить
для них..
Обменявшись банальными фразами, обычными, когда собеседники
давно не виделись, мы стали вспоминать общих знакомых. И тут, несколько
сменив тон, она спросила, не знал ли я человека по имени Ёдзо. Я ответил,
что не знал. Она куда-то вышла и через минуту принесла три тетрадки с
тремя фотокарточками и протянула мне:
- Может, пригодится для романа.
Я не очень склонен писать на темы, которые мне навязывают, и потому
хотел тут же вернуть эти записи, но случайно взглянул на фотографии, о
которых писал вначале. Что-то в них поразило меня, я согласился
просмотреть тетради и снимки, обещая вернуть их, когда буду уезжать из
Фунабаси. На всякий случай поинтересовался, не знает ли эта женщина,
где живет такой-то, преподаватель колледжа, и - вот что значит
новоприбывший слой жителей будучи, как и мой приятель, эвакуирована
сюда, она была с ним знакома, более того, он иногда заглядывает в это кафе
и живет недалеко отсюда.
В тот же вечер, выпив с приятелем, я остался у него ночевать, но не
спал ни минуты, поглощенный чтением Тетрадей.
Все, о чем в них говорится - дело прошлое, но, несомненно, и сейчас
читатель найдет много интересного для себя. Я решил, что лучше будет не
прикасаться своей бесталанной рукой к этим дневниковым записям и в
неизменном виде опубликовать их в каком-нибудь журнале.
Я попрощался с приятелем и, надев на спину рюкзак с
морепродуктами для детишек (удалось достать только сушеные продукты),
направился в кафе.
- Спасибо вам за все. Только у меня есть к вам просьба, - без обиняков
перешел я к сути. - Не могли бы вы дать мне эти дневники на какое-то
время?
- Конечно, пожалуйста.
- Их автор жив?
- Вот этого я не знаю. Лет десять назад на адрес моего бара в Кебаси
пришла бандероль с этими тетрадями и фотографиями. Послал их,
безусловно, Ёдзо, но ни обратного адреса, ни даже имени на бандероли не
было указано. Во время бомбежек тетради удалось вместе с другими
вещами спасти, но перечитала их только недавно, и...
- И плакали?
- Да нет, не то, чтобы плакала... Ох, не знаю... Ведь человек же... И
жизнь так с ним обошлась... Кошмарно все это, кошмар какой-то...
- Да... Но прошло уже десять лет. Возможно, он умер. Тетради эти он,
конечно, отправил вам в благодарность. Кое-где в записях проглядывает что-то вроде самолюбования, мне кажется. Кстати, и вам пришлось из-за
него несладко. Если все это правда, и если бы я был его другом, то,
возможно, я тоже повез бы его в больницу для душевнобольных.
- Отец, его отец во всем виноват. Ёдзо, каким мы его знали, был очень
славный, очень порядочный человек... Если б только он не пил так... Да
пусть далее и пил... Он был прекрасный ребенок, чистый, как Бог.
Осаму Дадзай
Осаму Дадзай родился 19 нюня 1909 года. Прожил недолго: 13 июня
1948 года он свел счеты с жизнью, бросившись в воды реки Тамагава...
Писать начал рано, первая публикация состоялась в 1924 году, юному
писателю было тогда 15 лет.
Читающая публика, в основном молодежь, считала его своим кумиром
- за совершенно необычайное и во многом близкое ей восприятие мира, за
глубочайшую психологичность, за изумительный непривычный слог
(Осаму Дадзай учился в университете на факультете французской
литературы, находился под сильным влиянием Чехова).
Новатор, он продолжал традиции японской литературы, привнося в
них дух современности. В частности в старинном жанре "ватакуси-сесэцу"
(роман о себе) написана и предлагаемая вашему вниманию "Исповедь".
