Повелитель четырёх стихий

Глава 3

Никому, ни единой душе Иккинг не рассказал о том, что случилось в лесу в предрассветный час, ни с кем не поделился своей неподъёмной ношей, молча и зло продолжая проживать день за днём, украдкой наблюдая за другими и пытаясь понять — почему мир точно такой, каким он был. Почему ничего, по сути, не изменилось. Солнце всё так же светило, отец был всё таким же равнодушным, Плевака — понимающим, детвора из поселения — надоедающей, люди — раздражающими и трусливыми. Только внутри у мальчика что-то перегорело, погибло вместе с его несостоявшимися убийцами. Зато теперь он — убийца. Конечно, он знал, что так или иначе смочили в чужой крови свои руки многие из воинов их поселения, но — защищая Олух от пиратов и разбойников (ведь Флот Империи этим не занимался, в общем-то справедливо считая защиту чужого острова бесполезной и безответственной тратой времени и ресурсов). Что-то тёмное, что-то страшное отметило его, запятнало его душу, и почему-то мальчик постоянно ощущал на себе эту грязь, это зло, им совершённое. Оказывается, он ничем не отличался от тех, кого ненавидел. Воспоминания о пламени, сорвавшемся с пальцев, голодным хищником рванувшем к своим жертвами было слишком ярко в детском разуме, оно являлось в полночных (вернее, полдневных, ибо мальчик вообще перестал спать по ночам) кошмарах. Искажённые агонией лица, ненависть и страдания в глазах... Крики боли и отчаяния... Это зрелище представало магам огня, когда они захватывали новые территории, отнимая матерей и отцов у детей? Наверное... Так или иначе, правды ему не узнать. Зато, вернув разу прежнюю холодную расчётливость и рациональность, посадив на цепь свои ужас и растерянность, Иккинг пытался вспоминать и анализировать всё, что он зал о магии огня и том, как дети учились её управлять. Было более, чем очевидно — ему нужно было обуздать стихию, оказавшуюся ему подвластной. Он не имел права не уметь управлять своими силами, ведь это могло привести к ещё большим жертвам. Становиться чудовищем более, чем он уже был, не хотелось. Оно и понятно... Однако, главное и, по сути, единственное, что удалось вспомнить Иккингу — то, что даже у самых талантливых мальчишек и девчонок не получалось выдавить из себя даже искорку, если они не посвящали много времени усердным тренировкам, доводя себя, порою, до изнеможения. «Магия Огня напрямую зависела от энергии, проходившей через тело человека, а эта энергия завесила от уровня физической подготовки!» — так были уверены все наставники юных магов, и именно этому они учили ребят. Но у него получилось это сделать иначе — а ведь он только занимался дыхательными упражнениями, вычитанными в какой-то книжке. Ито лишь потому, что там писалось — они укрепляли здоровье, а с его тщедушным телом, которое могло его предать в любой момент, решив внезапно заболеть или устать, или замёрзнуть, или ещё как-то доставив ему неудобства. А ещё Иккинг ощущал какое-то живое тепло во всём, что дышало, и потому всегда мог определить чужое присутствие, если был сосредоточен и не уходил в себя. (Как это было в последние два раза, ставших для него переломными.) Духи же... Духи ощущались, напротив, какими-то прохладными, что ли... В них не было того тепло, что присутствовало в живых, но «вкус», если так можно сказать, у этой энергии, у этого неведомого нечто был схож с человеческим. И точно такую же энергию он ощущал внутри себя — она кипела и бурлила, как кипящая вода, как штормовое море, как расплавленный металл, выжигая слабое тело изнутри, словно ей было тесно в нём, словно она жаждала вырваться на свободу, слиться с остальным миром, походя разрывая его на куски, совершенно не обращая внимания на то, что своим только присутствием она не давала ему развиваться и расти, как остальные дети. Наверное, именно эта сила иногда плескалась в его глазах — стоило порою, разозлённому или расстроенному, ему посмотреться в отполированную поверхность металлической пластины, заменявшей ему зеркало, как он замечал, что радужки его глаз словно светились, словно этот свет лился из самих его зрачков. Свет тёмный, холодный, жестокий и настолько пугающий, что неудивительным был тот факт, что люди старались никогда не смотреть ему в глаза. (Но все как один они забывали о его глазах, стоило им отвлечься на что-то другое...) Так или иначе, именно эта энергия и не давала ему чувствовать себя таким как все, именно она заставляла его сторониться других, открывая глаза на их пороки, их... зашоренность и трусость. Именно она доставляла ему столько страданий и именно она сделала его тем, кем он и являлся. Она его медленно убивала изнутри, и она не давала ему погибнуть, оттаскивая от края смерти раз за разом. И именно она спасла его той жуткой ночью. И сделала убийцей. Так может...? Так может и не магов огня, отнявших у него мать, не свет солнца, дававший им силу и не тепло, всё это сопровождавшее он так яростно не мог принять? Может именно её, не осознавая пока того, свою собственную силу он так долго боялся и ненавидел? Ответа не было... Его и не могло быть — Иккинг даже самым краем ухом никогда не слышал о проблемах, схожих с его. Никогда доселе на Олухе не появлялись люди, которые оказывались способны не просто на магию одной из четырёх стихий, а на то, чтобы видеть энергию, из которой эта самая и была соткана. По понятным причинам, в плане знаний мальчик был отрезан от остального мира — приходилось полагаться только на книги, которые были в библиотеке поселения. Ещё была надежда на собственные наблюдения, благо природа одарила его необычайной внимательностью, если он знал куда смотреть. А теперь он знал, хотя бы приблизительно... Оставалось только учиться. И смириться. И взять, наконец, эту энергию под контроль! Она жила в его теле и подчиняться она будет только ему! Вот только на словах это всё хорошо, а вот на практике — намного сложнее. Ведь он слабо понимал, с чем имел дело, а потому приходилось действовать наугад, и при этом незаметно, чтобы ничем себя не выдать. Казалось бы — радость какая, у немощного сына вождя, оказывается, были способности к магии! Однако, всё было не так просто. И, наверное, даже намного страшнее, чем хотелось бы. И Иккинг справедливо опасался показывать свою магию хоть одной живой душе, прекрасно понимал, что эта весть вмиг добралась бы до его отца, а он... А он был магом земли. И Огонь в его роду был только у одного человека — у его прапрабабушки Алаи Хеддок. И Стоик скорее бы удавился, чем признал бы, что его прадед взял в жёны аристократку из Огненной Империи. И он скорее отречётся от мальчика, назвав его ублюдком, чем признает, что кровь сумела прорезаться сквозь поколения. Хотя, наверное, это и было невозможно... Проще было бы признать, что он, Иккинг, никакой не Хеддок, а простой безродный мальчишка, чужой ребёнок. Тогда можно было бы всё бросить и попытаться найти того, кто мог бы гипотетически оказаться его родителем. А позор своего происхождения он пережил бы — не впервой терпеть. Правда, память матери марать не хотелось, её светлый образ, но и это было второстепенно. К мученикам не липла грязь.