Монахи, не слушая возражений, покинули корабль лишь вдвоём, объяснив свой поступок тем, что на Огненном континенте было слишком опасно для новобранцев. Фаина скептично наблюдала за возмущениями спутников. Их можно было понять. В конце концов, они были присланы на Нейтральный континент для исполнения опаснейшего долга. Да и какой резон был изначально брать на поиски столько людей, если они ни коим образом не участвовали в непосредственном розыске? Хотя нельзя сказать, что Парадайз это волновало. Если бы они всё-таки заполучили Сердце - только тогда она перешла бы к решительным мерам.
Стоило монахам ступить на сушу и скрыться среди готических улочек портового города, как на судне поднялся ропот. Недовольные юнцы всё громче и громче выказывали своё возмущение. Какая-то особенно обиженная девушка так активно жестикулировала, попутно негодуя, что Фаина задней мыслью удивилась, как у той ещё не вылетел какой-нибудь сустав. Наконец, когда каждый, кому было что сказать по делу и нет визгливо выдвинул своё Я, было решено разбиться на пары и, вопреки наказу монахов, исследовать ближайший город.
Избранная незаинтересованно наблюдала за развернувшимся балаганом. Она не участвовала ни в дискуссии, ни в принятии решения, а спорить тем более не собиралась. Всё происходящее было лишь тратой времени, как и вся затея, достойная, разумеется, лишь таких низших стихий и тех, кто отрёкся от служения Воздуху.
Вспомнилась согнувшаяся в три погибели Йокко, сквозь слёзы молившая о прощении. Так, как будто она видела, непосредственно участвовала в и руководила этим... Этим несомненно необходимым учебным процессом. В таком случае, извинения были неуместны, разумеется. А перед глазами стояла переломанная женщина, в тот миг будто увязающая в тяжёлых белых одеждах. Вопиюще рыжие волосы оттеняли белизну лица, огненным маревом растекались по белоснежной святости долга, возложенном на тонкие, поникшие плечи. И как будто с несколькими слезинками на половицы палубы обрушились беззвучные рыдания, мольба ребёнка, просто желавшего затеряться в тенистом яблоневом саду, так хорошо видном из проёма в скале.
И улыбка.
Кривая, обезображенная какой-то тупой нарывающей болью. Но, казалось, Великий Айхо*, пускай только казалось - единственная настоящая, что появлялась на лице монахини за весь поход. Как будто вырезанная малолетним ребёнком на безупречном изваянии античности.
