Твоя опора

Часть 1

Баки, кажется, спал так долго, что даже открыв глаза, он все еще не уверен, что проснулся. Он щурится на свет и медленно, осторожно осматривается. Белые стены, потолок в разводах и трещинах, длинный ряд больничных коек и трубки, соединяющие его с капельницей. Лазарет, ясно. С трудом повернув голову, Баки замечает сидящего в углу Стива и ловит его взгляд. Стив вскакивает и рвется к нему, будто хочет обнять или просто дотронуться, а уже у самой койки вдруг тормозит и как-то нелепо замирает, лишь опустив ладонь на металлическую спинку.

 — Стив? Что произошло? — хрипло спрашивает Баки. Он помнит крышу поезда, на которой мотало, как сумасшедшего, холод, пронизывающий до костей даже сквозь бушлат, и миссию, которая пошла не так. А потом только короткий миг страха, боли… Темнота.
— Ты упал, — голос Стива звучит как чужой, Баки даже вздрагивает. Ощущения возвращаются, и боль тоже. Его явно чем-то накачали, потому что тело словно ватное, а пальцы слушаются плохо и неторопливо.
Баки хмурится сильнее и впивается взглядом в лицо Стива.
— Моя рука. Я не чувствую руку, Стив, что с ней? Она сломана? Насколько все плохо?
— Я… — Стив умолкает и только продолжает смотреть на него больным, отчаянным и виноватым взглядом. Страх возвращается. Все должно быть очень плохо, если Стив молчит и выглядит вот так.
Баки прошибает пот. Он с трудом, но приподнимается на кровати и пытается сдернуть одеяло с левого плеча, но не может — рука не слушается, она, она…
Страшная догатка мелькает в мыслях как двадцать пятый кадр, добавленный в фильм, но Баки отгоняет ее, пытаясь найти другие причины, варианты, отговорки, только бы не думать, не предполагать, что…
Ладонь Стива ложится на левое плечо, и Баки чувствует ее тепло даже сквозь одеяло, но по-прежнему не может пошевелить пальцами или согнуть руку в локте.
— Стив, что со мной? Будь со мной честен, уж хотя бы ты, Стив.
— Ты потерял руку.
Баки словно погружается под толщу воды, которая давит на голову и на уши, заглушает звуки окружающего мира и голос Стива. Отчетливо он слышит лишь то, как быстро и лихорадочно бьется где-то в горле сердце. И как пульсирует в висках кровь.
— Мне отрезали руку. И теперь ее нет, — произносит вслух Баки, но смысл собственных слов до него не доходит, поэтому слова звучат ровно и спокойно. — Значит, я инвалид. Калека. Понятно. Я хочу посмотреть. — Баки, лучше не надо… — пытается было Стив. Его голос полон непривычной, не присущей ему неуверенности, почти что жалости. Баки начинает закипать и повторяет громче и резче:
— Мне нужно это увидеть. Сними одеяло, или я выдерну капельницу. — Баки… — повторяет Стив, но осекается, увидев его взгляд, и послушно тянет край одеяла на себя.
Плечо. Бинты. Длинный, висящий плетью рукав больничной рубашки. А руки нет.
Баки смотрит на это так долго, не моргая и не отводя взгляд, что глаза начинает щипать.
Спустя пару минут Стив делает какое-то движение, зажав в кулаке кончик одеяла, и Баки почти рычит: — Не смей. Я хочу видеть.
Стив послушно выпускает одеяло и вдруг опускается на пол, закрыв лицо руками, и сидит так, не двигаясь. Баки криво усмехается и шепчет:
— Что, так отвратительно выглядит, даже смотреть нет сил?
Стив отнимает ладони от лица, и Баки впервые за этот час чувствует что-то кроме боли, злости и бессильного отчаяния. У Стива красные глаза и мокрые щеки, он закусывает губу и шмыгает носом. Стив беззвучно плачет, а его плечи теперь трясутся.
Черт, Баки не видел его плачушим... Ни разу с периуда сыворотки? Стив, такой сильный, громадный и смелый, стоит на коленях возле его кровати и плачет. Это поражает Баки едва ли не больше инцидента.
— Прости меня. Бак, я, Боже, прости меня, прости… — на выдохе повторяет Стив снова и снова, давится воздухом и вздыхает так хрипло, будто его вновь накрыл приступ астмы.
— Ты-то тут причем? Ты мне ее лично отрезал, что ли? — Баки хмурится и смотрит на Стива абсолютно непонимающе. Безразличие прошло и сменилось гневом, Баки готов обвинить весь мир в случившемся — нацистов, Гидру, американское правительство, поезд и свою медлительность, даже чертов снег, но Стив-то в чем виноват?
— Из-за меня ты был там. Из-за меня ты отвлекся и подставился, ты же меня прикрывал, ты спас мне жизнь, это все моя вина, — потерянно шепчет Стив, а слезы все катятся и катятся, оставляя за собой блестящие дорожки на щеках и темные — на рубашке. Баки только сейчас замечает, что и сам Стив одет в больничную одежду.
— Херню-то не неси, Стив, и так тошно. Не твоя это вина, а Гидры или, не знаю, нацистов, кто они там… А я сам тебя прикрывать полез, потому что иначе не могу. Было б лучше, если бы тебя испепелили тем лучом?
— Да, — без раздумий отвечает Стив, и Баки пораженно умолкает. — Мне так жаль, Бак, если бы я только мог… если бы…
Стива совершенно определенно нужно из этого состояния выводить, потому что в его глазах столько боли, словно это ему руку отрубили. — Ты не виноват, ты ведь ничего не мог сделать.
Это странно, что Баки приходится вроде как утешать Стива, но, на удивление, это работает. Собственное горе отходит на дальний план, пока Баки осторожно двигается ближе, пытаясь не выдрать иголку капельницы из вены, и прикасается к волосам Стива пальцами правой руки.
Тот вздрагивает и смотрит на него с горечью, качает головой.
— Я должен был тебя поймать. Должен был успеть.
— Ну, судя по тому, что ты тоже в лазарете и одет так же, как я, у тебя были и собственные заботы. Тебя задели?
— Нет, — Стив как-то мнется и отводит взгляд. Баки это совершенно не нравится, и он внимательнее осматривает Стива на предмет тяжелых ранений.
— Стив, что произошло? Какие у тебя травмы? — жестко спрашивает он, и Стив сдается. Он тяжело вздыхает и пожимает плечами.— Сломал несколько ребер и ногу, сотрясение. Ничего серьезного. — Как именно?
— Я прыгнул за тобой.
— Ты сделал… что? — Баки тупо смотрит перед собой и не может до конца воспринять смысл произнесенных Стивом слов. — Крыша совсем поехала, да? Я чудом в лепешку не превратился, а ты-то зачем… Черт, это просто немыслимо!
— Я не мог тебя бросить, — тихо, упрямо говорит Стив. Искусанные губы дрожат, и он сжимает их в тонкую линию, чтоб было не так заметно. Баки запрокидывает голову и хрипло, надсадно, истерично смеется, пока Стив смотрит на него с нарастающей тревогой в глазах.
— Я сказал что-то смешное или это у тебя реакция на травму так проявляется?
— Вспомнил детский стишок. Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу, все равно его не брошу, потому что он хоро… — Баки осекается, и смех сменяется всхлипами, переходит в сдавленные рыдания. Он плачет совсем не как Стив — Стив, блин, даже плачет красиво, как в фильмах — бегущие слезы и чуть тронутые румянцем щеки, тихо, почти неслышно. Баки плачет со всхлипами и приглушенным плечом Стива воем, задыхаясь, не в силах вздохнуть из-за спазма, хлюпая носом и до боли прикусывая язык и щеки в попытке успокоиться и отрезвить себя самого хоть немного.
Стив гладит его по спине и плечам, прижимая к себе крепко-крепко и позволяя уткнуться лицом ему в грудь, не беспокоясь о мокром пятне на рубашке и каплях крови от выдранной все-таки капельницы. Стив качает его и баюкает в коконе из сильных ласковых рук целую, наверное, вечность. Ничего не говоря, давая Баки не пустые слова утешения, а лишь так необходимое ему присутствие и тепло своего тела. — Бак? — коротко спрашивает он, когда Баки наконец немного приходит в себя и становится способен его отпустить. На лице Стива ни следа былых слез, и Баки становится стыдно из-за того, как он сейчас, вероятно, выглядит.
— Не обращай внимания. Это я… от наркоза не отошел. Стал бы я иначе реветь, как девчонка. Ну рука и рука, подумаешь, некоторые и хуже травмы получали, война же, — бормочет он быстро и сбивчиво, пытаясь заглушить острое чувство стыда.
— Не говори так, это важно, и ты имеешь право переживать. Ты имеешь право на чувства, Бак.
— Угу, и право быть жалким сопливым идиотом, на которого смотреть противно, — хмыкает Баки, не глядя на Стива и пытаясь незаметно вытереть нос и глаза ладонью.
— Неправда. Ты выглядишь прекрасно.
— Не надо мне льстить, мы не на свидании, и тебе за лесть ничего не обломится.
— Я ничего и не жду, — шепчет Стив, быстро озирается по сторонам и вдруг тянет Баки к себе, целует прямо в соленые губы, гладит по щекам обеими ладонями, собирая слезы. Вытирает его нос рукавом рубашки и вновь сжимает Баки в объятиях.
— Не жалко рубашку-то? — только и может, что выдать Баки. Стив проезжается лбом по его плечу и шепчет:
— У меня обычно для таких случаев всегда с собой носовой платок, но я сейчас не по форме одет, извини. Принесу тебе, как меня выпишут. Нет ничего страшного в том, чтобы показать слабость перед человеком, который примет тебя в любом виде, Бак.
— Да-да, я уже понял. Не знал, что тебя привлекают нытики. Кто еще? Беспомощные? Инвалиды?
— Не надо, пожалуйста, — тихо и сломленно просит Стив. Горькая несмешная шутка застревает в горле комом, и Баки проглатывает ее, сделав над собой усилие. Он сжимает плечо Стива, оставляя на коже полосы от ногтей даже сквозь ткань.
— Лучше бы я умер, — цедит он. Стив упрямо хмурится и явно собирается разразиться одной из своих длинных мотивирующих речей.
— Нет…
— Подожди — жестко обрывает его Баки.
— Лучше бы я умер, чем так. Я ненавижу свою жизнь и не уверен, что справлюсь с этим. Но, знаешь, это того стоило, если жив ты, если это был единственный шанс тебя спасти. Я сделал бы это еще раз. И каждый раз, если бы пришлось выбирать.
— Ох, Баки, — потрясенно и расстроганно тянет Стив.
Баки сказал слишком много, и теперь жалеет об этом. А еще он безумно, просто чертовски устал, так что он отстраняет Стива и откидывается на подушку.
— Не смей сейчас ничего говорить, не то врежу. Ведущая рука-то все еще при мне.
— Ладно, — соглашается Стив. Баки не может быть уверен, потому что он закрыл глаза, но по голосу похоже, что Стив слабо улыбнулся. — Я сообщу врачу, что ты очнулся, попрошу тебя не беспокоить. Поправляйся, Бак.
— Ага, ты тоже.
Баки делает пару глубоких вдохов, окончательно восстанавливая дыхание.