Незримые высоты

Глава 5

–Аято…

Тома боготворит его. Идеальный во всем, сильный духом, целеустремленный и упрямый. Каким и должен быть глава. Тома лижет по животу и целует, мнет на боках и сползает еще ниже, развязывая незамысловатые узлы и стягивая прочь остатки одежды. Возбужденная плоть возвышается, на головке чуть влажно, и во рту скапливается слюна. Неправильно. Порочно. Портит идеальный образ.

Тома шлет все противоречия далеко и широко лижет по мужскому естеству. В награду слышит хриплый вздох и чувствует, как крепко пальцы зарываются в собственные пряди. Солоновато-горький привкус на языке привычен, но Тома все равно дразнится, обводит самым кончиком по венкам до новых нетерпеливых вздохов, и только после берет в рот головку и крепко обхватывает ее губами, прежде чем скользнуть вниз. Почти беззвучно.

Аято никогда не бывает громким, но то, как стискивает крепче ладонью волосы, говорит о многом. Тома улыбается и повторяет движение, жмет по крепким бедрам и втягивает в рот воздух. Задушенный вздох ему ответом, как и острая дрожь под пальцами. Тома жалеет, что не видит лица, но может додумать сам и закушенную губу, и помутневший донельзя взгляд ледяных глаз. От представления накатывает новой волной возбуждения, Тома берет в рот глубже, сильнее, едва ли не давится, а отстранившись, перекатывает на языке головку.

–Изверг, ― выдыхает сухо Аято.

Хрипло до невозможного, так что Томе хочется рассмеяться от такого похвального «контроля», в который господин пытается даже сейчас. Но он здесь не для насмешек и издевательств, поэтому внемлет словам и опускает голову снова, сосет слаженно, в одном ритме, и подставляется под руку, которая его направляет. И не перестает гладить. Касаться везде, касаться всюду, восполняя двухнедельное отсутствие лаской. Тома на самом деле жадный до этих прикосновений. Ему тоже не хватает, тоже хочется, ему до безумия нравится трогать Аято и это почти пугает, когда Тома позволяет себе задуматься. Не сейчас. Не когда во рту терпко, а челюсть ноет от напряжения, не когда дыхание сбивается все сильнее и становится все более обрывистым и равными.

–Стой, ― Аято хрипит едва слышно, жарко, что по интонациям больше походит на приказ продолжать. Но Тома отстраняется, резко тянет в себя воздух, так что кружится голова, и смотрит на искаженное мучительным, не доведенным до конца удовольствием лицо.

Аято до порочного прекрасен. У него алеют от возбуждения щеки, губы искусаны и на фоне бледной кожи смотрятся особенно ярко. Одежда скомкалась под телом, волосы сбиваются, а руки… ладони опускаются на щеки и гладят. Тома чувствует почти нежное прикосновение и в то же время властное по губам. Большим пальцем Аято ведет по нижней и давит, а сам бесконечно долго смотрит прямо в глаза. Тома чувствует себя нанизанным на иглу под этим взглядом. Не вырвешься, не выберешься, и внутри сладко тянет от ощущения чужой власти над собой и одновременно пугает. Палец давит сильнее, Тома целует по подушечке и прикрывает глаза, смакует момент, как наливается крепче собственное возбуждение.

–Ты же помнишь, где…

–Помню, ― Тома не дает договорить, и вдруг втягивает палец в рот.

Натянутое ощущение чужой власти рушится, Тома распахивает глаза и жадно смотрит в чужие, когда медленно всасывает до основания, перекатывает языком и с причмоком отпускает. У Аято крылья носа дергаются, сбивается дыхание и столько жадности во взгляде, что Тома победно смеется, прежде чем встать и подойти к столу.
Склянку в нижнем ящике он находит сразу. Никто не приближается к рабочему столу господина Камисато, а потому вопросов не возникает, да и мало ли для чего это может быть. Но Тома лучше кого-либо знает для чего, сам ведь покупал и выбирал. Он откладывает склянку на кровать и стягивает с себя штаны ― они сейчас точно ни к чему, ― а заодно ловит очередной взгляд Аято на себе.

–Смотришь так, будто впервые видишь, ― со смешком говорит Тома. Аято приподнимается на локте, коротко целует по бедру и кусает чуть выше, почти рядом с пахом, от чего Тома тихо ойкает.

–Это не мешает мне любоваться, ― отрезает Аято и тянет снова к себе.

Любоваться... Тома мысленно стонет и вдыхает глубже, унимая ненужную импульсивность и эмоциональность. Аято из него веревки вьет одним своим присутствием. А уж на словах и вовсе выбивает дыхание. Длинные пальцы уже оглаживают по всему телу, Тома нашаривает на простынях склянку и утягивает Аято в поцелуй, а сам сгорает от прикосновений к себе.