Глава V. ЮРОДИВЫЙ
В комнату вошел человек лет пятидесяти, с бледным, изрытым оспою продолговатым лицом, длинными седыми волосами и редкой рыжеватой бородкой. Он был такого большого роста, что для того, чтобы пройти в дверь, ему не только нужно было нагнуть голову, но и согнуться всем телом. На нем было надето что-то изорванное, похожее на кафтан и на подрясник; в руке он держал огромный посох. Войдя в комнату, он из всех сил стукнул им по полу и, скривив брови и чрезмерно раскрыв рот, захохотал самым страшным и неестественным образом Он был крив на один глаз, и белый зрачок этого глаза прыгал беспрестанно и придавал его и без того некрасивому лицу еще более отвратительное выражение. -- Ага! попались! -- закричал он, маленькими шажками подбегая к Володе, схватил его за голову и начал тщательно рассматривать его макушку, потом с совершенно серьезным выражением отошел от него, подошел к столу и начал дуть под клеенку и крестить ее. -- О-ох жалко! о-ох больно!.. сердечные... улетят, -- заговорил он потом дрожащим от слез голосом, с чувством всматриваясь в Володю, и стал утирать рукавом действительно падавшие слезы. Голос его был груб и хрипл, движения торопливы и неровны, речь бессмысленна и несвязна (он никогда не употреблял местоимений), но ударения так трогательны и желтое уродливое лицо его принимало иногда такое откровенно печальное выражение, что, слушая его, нельзя было удержаться от какого-то смешанного чувства сожаления, страха и грусти. Это был юродивый и странник Гриша. Откуда был он? кто были его родители? что побудило его избрать странническую жизнь, какую он вел? Никто не знал этого. Знаю только то, что он с пятнадцатого года стал известен как юродивый, который зиму и лето ходит босиком, посещает монастыри, дарит образочки тем, кого полюбит, и говорит загадочные слова, которые некоторыми принимаются за предсказания, что никто никогда не знал его в другом виде, что он изредка хаживал к бабушке и что одни говорили, будто он несчастный сын богатых родителей и чистая душа, а другие, что он просто мужик и лентяй. Наконец явился давно желанный пунктуальный Фока, и мы пошли вниз. Гриша, всхлипывая и продолжая говорить разную нелепицу, шел за нами и стучал костылем по ступенькам лестницы. Папа и maman ходили рука об руку по гостиной и о чем-то тихо разговаривали. Марья Ивановна чинно сидела на одном из кресел, симметрично, под прямым углом, примыкавшем к дивану, и строгим, но сдержанным голосом давала наставления сидевшим подле нее девочкам. Как только Карл Иваныч вошел в комнату, она взглянула на него, тотчас же отвернулась, и лицо ее приняло выражение, которое можно передать так: я вас не замечаю, Карл Иваныч. По глазам девочек заметно было, что они очень хотели поскорее передать нам какое-то очень важное известие; но вскочить с своих мест и подойти к нам было бы нарушением правил Мими. Мы сначала должны были подойти к ней, сказать: "Воnjour, Mimi", шаркнуть ногой, а потом уже позволялось вступать в разговоры. Что за несносная особа была эта Мими! При ней, бывало, ни о чем нельзя было говорить: она все находила неприличным. Сверх того, она беспрестанно приставала: "Parlez donc français" [Говорите же по-французски], а тут-то, как назло так и хочется болтать по-русски; или за обедом -- только что войдешь во вкус какого-нибудь кушанья и желаешь, чтобы никто не мешал, уж она непременно: "Mangez donc avec du pain" или "Comment се que vous tenez votre fourchette?" ["Ешьте же с хлебом", "Как вы держите вилку?"] "И какое ей до нас дело! -- подумаешь. -- Пускай она учит своих девочек, а у нас есть на это Карл Иваныч". Я вполне разделял его ненависть к иным людям. -- Попроси мамашу, чтобы нас взяли на охоту, -- сказала Катенька шепотом, останавливая меня за курточку, когда большие прошли вперед в столовую. -- Хорошо, постараемся. Гриша обедал в столовой, но за особенным столиком; он не поднимал глаз с своей тарелки, изредка вздыхал, делал страшные гримасы и говорил, как будто сам с собою: "Жалко!.. улетела... улетит голубь в небо... ох, на могиле камень!.." и т. п. Maman с утра была расстроена; присутствие, слова и поступки Гриши заметно усиливали в ней это расположение. -- Ах да, я было и забыла попросить тебя об одной вещи, -- сказала она, подавая отцу тарелку с супом. -- Что такое? -- Вели, пожалуйста, запирать своих страшных собак, а то они чуть не закусали бедного Гришу, когда он проходил по двору. Они этак и на детей могут броситься. Услыхав, что речь идет о нем, Гриша повернулся к столу, стал показывать изорванные полы своей одежды и, пережевывая, приговаривать: -- Хотел, чтобы загрызли... Бог не попустил. Грех собаками травить! большой грех! Не бей, большак [Так он безразлично называл всех мужчин], что бить? Бог простит... дни не такие. -- Что это он говорит? -- спросил папа, пристально и строго рассматривая его. -- Я ничего не понимаю. -- А я понимаю, -- отвечала maman, -- он мне рассказывал, что какой-то охотник нарочно на него пускал собак, так он и говорит: "Хотел, чтобы загрызли, но Бог не попустил", -- и просит тебя, чтобы ты за это не наказывал его. -- А! вот что! -- сказал папа. -- Почем же он знает, что я хочу наказывать этого охотника? Ты знаешь, я вообще не большой охотник до этих господ, -- продолжал он по-французски, -- но этот особенно мне не нравится и должен быть... -- Ах, не говори этого, мой друг, -- прервала его maman, как будто испугавшись чего-нибудь, -- почем ты знаешь? -- Кажется, я имел случай изучить эту породу людей -- их столько к тебе ходит, -- все на один покрой. Вечно одна и та же история... Видно было, что матушка на этот счет была совершенно другого мнения и не хотела спорить. -- Передай мне, пожалуйста, пирожок, -- сказала она. -- Что, хороши ли они нынче? -- Нет, меня сердит, -- продолжал папа, взяв в руку пирожок, но держа его на таком расстоянии, чтобы maman не могла достать его, -- нет, меня сердит, когда я вижу, что люди умные и образованные вдаются в обман. И он ударил вилкой по столу. -- Я тебя просила передать мне пирожок, -- повторила она, протягивая руку. -- И прекрасно делают, -- продолжал папа, отодвигая руку, -- что таких людей сажают в полицию. Они приносят только ту пользу, что расстраивают и без того слабые нервы некоторых особ, -- прибавил он с улыбкой, заметив, что этот разговор очень не нравился матушке, и подал ей пирожок. -- Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений жить спокойно и на всем готовом, -- трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени. Насчет предсказаний, -- прибавила она со вздохом и помолчав немного, -- je suis payée pour y croire [я заплатила за то, чтобы им верить]; я тебе рассказывала, кажется, как Кирюша день в день, час в час предсказал покойнику папеньке его кончину. -- Ах, что ты со мной сделала! -- сказал папа, улыбаясь и приставив руку ко рту с той стороны, с которой сидела Мими. (Когда он это делал, я всегда слушал с напряженным вниманием, ожидая чего-нибудь смешного.) -- Зачем ты мне напомнила об его ногах? Я посмотрел и теперь ничего есть не буду. Обед клонился к концу. Любочка и Катенька беспрестанно подмигивали нам, вертелись на своих стульях и вообще изъявляли сильное беспокойство. Подмигивание это значило: "Что же вы не просите, чтобы нас взяли на охоту?" Я толкнул локтем Володю, Володя толкнул меня и наконец решился: сначала робким голосом, потом довольно твердо и громко, он объяснил, что так как мы нынче должны ехать, то желали бы, чтобы девочки вместе с нами поехали на охоту, в линейке. После небольшого совещания между большими вопрос этот решен был в нашу пользу, и -- что было еще приятнее -- maman сказала, что она сама поедет с нами.
