Я пришел к себе в комнату, сел и задумался. Сердце во мне сильно билось. Несколько раз перечел я записку Аси. Я посмотрел на часы: и двенадцати еще не было. Дверь отворилась -- вошел Гагин. Лицо его было пасмурным. Он схватил меня за руку и крепко пожал ее. Он казался очень взволнованным. -- Что с вами? -- спросил я. Гагин взял стул и сел против меня. -- Четвертого дня, -- начал он с принужденной улыбкой и запинаясь, -- я удивил вас своим рассказом; сегодня удивлю еще более. С другим я, вероятно, не решился бы... так прямо... Но вы благородный человек, вы мне друг, не так ли? Послушайте: моя сестра, Ася, в вас влюблена. Я вздрогнул и приподнялся... -- Ваша сестра, говорите вы... -- Да, да, -- перебил меня Гагин. -- Я вам говорю, она сумасшедшая и меня с ума сведет. Но, к счастью, она не умеет лгать -- и доверяет мне. Ах, что за душа у этой девочки... но она себя погубит, непременно. -- Да вы ошибаетесь, -- начал я. -- Нет, не ошибаюсь. Вчера, вы знаете, она почти целый день пролежала, ничего не ела, впрочем не жаловалась... Она никогда не жалуется. Я не беспокоился, хотя к вечеру у нее сделался небольшой жар. Сегодня, в два часа ночи, меня разбудила наша хозяйка: "Ступайте, говорит, к вашей сестре: с ней что-то худо". Я побежал к Асе и нашел ее нераздетою, в лихорадке, в слезах; голова у нее горела, зубы стучали. "Что с тобой? -- спросил я, -- ты больна?" Она бросилась мне на шею и начала умолять меня увезти ее как можно скорее, если я хочу, чтобы она осталась в живых... Я ничего не понимаю, стараюсь ее успокоить... Рыдания ее усиливаются... и вдруг сквозь эти рыдания услышал я... Ну, словом, я услышал, что она вас любит. Уверяю вас, мы с вами, благоразумные люди, и представить себе не можем, как она глубоко чувствует и с какой невероятной силой высказываются в ней эти чувства; это находит на нее так же неожиданно и так же неотразимо, как гроза. Вы очень милый человек, -- продолжал Гагин, -- но почему она вас так полюбила, этого я, признаюсь, не понимаю. Она говорит, что привязалась к вам с первого взгляда. Оттого она и плакала на днях, когда уверяла меня, что, кроме меня, никого любить не хочет. Она воображает, что вы ее презираете, что вы, вероятно, знаете, кто она; она спрашивала меня, не рассказал ли я вам ее историю, -- я, разумеется, сказал, что нет; но чуткость ее -- просто страшна. Она желает одного: уехать, уехать тотчас. Я просидел с ней до утра; она взяла с меня слово, что нас завтра же здесь не будет, -- и тогда только она заснула. Я подумал, подумал и решился -- поговорить с вами. По-моему, Ася права: самое лучшее -- уехать нам обоим отсюда. И я сегодня же бы увез ее, если б не пришла мне в голову мысль, которая меня остановила. Может быть... как знать? -- вам сестра моя нравится? Если так, с какой стати я увезу ее? Я вот и решился, отбросив в сторону всякий стыд... Притом же я сам кое-что заметил... Я решился... узнать от вас... -- Бедный Гагин смутился. -- Извините меня, пожалуйста, -- прибавил он, -- я не привык к таким передрягам. Я взял его за руку. -- Вы хотите знать, -- произнес я твердым голосом, -- нравится ли мне ваша сестра? Да, она мне нравится... Гагин взглянул на меня. -- Но, -- проговорил он, запинаясь, -- ведь вы не женитесь на ней? -- Как вы хотите, чтобы я отвечал на такой вопрос? Посудите сами, могу ли я теперь... -- Знаю, знаю, -- перебил меня Гагин. -- Я не имею никакого права требовать от вас ответа, и вопрос мой -- верх неприличия... Но что прикажете делать? С огнем шутить нельзя. Вы не знаете Асю; она в состоянии занемочь, убежать, свиданье вам назначить... Другая умела бы все скрыть и выждать -- но не она. С нею это в первый раз -- вот что беда! Если бы вы видели, как она сегодня рыдала у ног моих, вы бы поняли мои опасения. Я задумался. Слова Гагина "свиданье вам назначить" кольнули меня в сердце. Мне показалось постыдным не отвечать откровенностью на его честную откровенность. -- Да, -- сказал я наконец, -- вы правы. Час тому назад я получил от вашей сестры записку. Вот она. Гагин взял записку, быстро пробежал ее и уронил руки на колени. Выражение изумления на его лице было очень забавным, но мне было не до смеху. -- Вы, повторяю, благородный человек, -- проговорил он, -- но что же теперь делать? Как? она сама хочет уехать, и пишет к вам, и упрекает себя в неосторожности... и когда это она успела написать? Чего ж она хочет от вас? Я успокоил его, и мы принялись толковать хладнокровно по мере возможности о том, что нам следовало предпринять. Вот что мы остановились, наконец: во избежание беды я должен был идти на свидание и честно объясниться с Асей; Гагин обязался сидеть дома и не подать вида, что ему известна ее записка; а вечером мы положили сойтись опять. -- Я твердо надеюсь на вас, -- сказал Гагин и стиснул мне руку, -- пощадите и ее и меня. А уезжаем мы все-таки завтра, -- прибавил он, вставая, -- потому что ведь вы на Асе не женитесь. -- Дайте мне сроку до вечера, -- возразил я. -- Пожалуй, но вы не женитесь. Он ушел, а я бросился на диван и закрыл глаза. Голова у меня ходила кругом: слишком много впечатлений в нее нахлынуло разом. Я досадовал на откровенность Гагина, я досадовал на Асю, ее любовь меня и радовала и смущала. Я не мог понять, что заставило ее все высказать брату; неизбежность скорого, почти мгновенного решения терзала меня... "Жениться на семнадцатилетней девочке, с ее нравом, как это можно!" -- сказал я, вставая.
