Капитан Книжного моря

Глава 5

Собиралась Тензи около трех часов. Вернее, на самом деле она начала собираться несколько минут назад, просто Лилит до безумия хотела её увидеть, потому время растягивалось. Когда ждёшь человека, рядом с которым в твоём сердце всегда играет самый драйвовый рок, а не сопливо-картавые песенки на французском, время не просто тянется, а ползёт.
На предложение Тензи зайти и выпить чаю Лилит фыркнула: — Вот ещё, и так на этой работе в десяти стенах сижу, ещё и с тобой сидеть! Так скоро забуду, как улица выглядит!
— Правильно говорить «в четырёх стенах», — прокричала Тензи со своего второго этажа, заплетая косичку.
— Да хоть в двадцати четырёх! Что от этого? Сквозь них всё равно зиму нормально не посмотришь!
И правда: зима в домишке была незаменимая. Панельки казались маленькими камешками, а пустырь и лес — дорогой. В воздухе звенел мороз, а до станции, школы или магазина приходилось добираться вприпрыжку — настолько много снега выпадало. Зима в Домишке была не белоснежная, не грациозная, н сверкающая – а именно незаменимая. Потому что все прятались по домам, а значит, больше были вместе, чаще обнимались. Ученики Лилит меньше грустили. Ещё бы, ведь в снегу, если упадёшь, тебя никто не будет ругать. Падения зимой несут повод лишний раз посмеяться. Да и как сказала одна из учениц: «Разве можно грустить, когда всё вокруг такое белое?»
Так Лилит с Тензи и переговаривались крича на весь двор в одно несчастное окно.
— У вас так скоро рама треснет! — широко улыбаясь, к Лилит приближался Герман. Почему-то страшно захотелось кинуть ему в лицо снежок, чтобы он перестал так скалиться. Но, когда он подошёл, Лилит ощутила раздражающее и постыдное чувство, которое всегда всплывало, стоило этому забавному мальчику в бежевом пальто появиться рядом.
— Тресну здесь только я тебя по голове, — поздоровалась Лилит резче, чем хотела.
— Привет, Тензи! — рассмеявшись, крикнул Герман.
— Не услышит, — тряхнула прядями с бусинками Лилит, — небось в ванной красится. И не надейся, я её у тебя уже украла!
— А я и не надеялся! — Герман резко отпрыгнул, словно чуть не врезался в завуча школы Марианну Владимировну. — Я тут... по делам шёл, мимо проходил.
— Ты что, районный прокурор что ли? С делами возишься?
— Ну а что, лучше, по-твоему, безвылазно дома сидеть? Это верно. Если человек в зиму не бежит подбрасывать снег, то он уже давно пропал. — Лилит многозначительно подняла указательный палец вверх. — Как этот мой, прости Господи, коллега. Как ни посмотрю — после работы в свою нору несётся, как будто поезд с рельсов сошёл и за ним гонится. С Тензи вон общаться начал, может, хоть нормальным станет.
— Да, надеюсь, — ответил Герман, смотря вдаль. — И как только Тензи с ним общается...
— Ртом в уши, — пожала плечами Лилит, ожидая недоумённый взгляд Германа, коим он сопровождал её подобные фразы. Заметив, что он так и продолжил смотреть в одну точку, она хотела пощекотать ему нос краем шарфа, но тут из подъезда вылетела Тензи. Подруга накинулась на неё с объятиями, они повалились в снег и потонули в морозной россыпи и смехе. Ладно, пока, — кряхтя и поднимаясь, бросила Лилит растерянному Герману. — Мы к станции, в космос летать!
— Тензи, будь осторожна, — всё так же отстраненно предупредил Герман и поплёлся в сторону магазина.
— А на Лилит ему, значит, пофиг? — шуточно разозлилась Тензи. — Вот же!..
— Да ладно, — Лилит толкнула подругу в плечо, — по крайней мере, он не спрашивает, зачем краситься, когда идёшь лететь в космос на станции. Вот это было бы печально!
— Запомни, — Лилит в шутку подняла указательный палец, подражая Марианне Владимировне. — Если мужчина, да или любой человек спрашивает, зачем тебе краситься, расшивать куртку пайетками или рисовать сказки — в общем, делать всё, чтобы самой создать радость, — нафиг он нужен.
— Это точно, — согласилась Тензи, и подруги, смеясь, направились вдоль одной из панелек.
Тензи была вся светлая: бежевая куртка, такие же ботиночки, кофейный флисовый костюм и белая пушистая шапочка. Лилит как всегда смотрелась как акварельная палитра рядом с белой бумагой: малиновая меховая шапка, такие же варежки, а дополнял этот протест окружающей чистоте и спокойствию лиловый пуховик. Прыжки, смех и объятья наполняли дворы, пока девочки шли до станции. Если сидеть достаточно близко, то, когда поезда проносились, можно было поймать вихрь снега. Создавало чувство, будто летишь. Как в космос, только в белоснежный и блестящий.
...
— Парень должен на тебя смотреть так, будто превращает глаза в телескопы. Иначе зачем это все?
— Да, Герман смотрит... — ответила Тензи и тут же осеклась: Лилит хлопнула ладонью по столу. Мишура и дождик в страхе подпрыгнули, частично упав на пол.
— Тьфу! Вот ты на этом холодильнике помешалась! Хоть говори, хоть плюй в глаза. Я имела в виду, это, конечно, хорошо, что смотрит... но ты так и сама на себя в зеркало посмотреть можешь.
— Ну тебя послушаешь, так все плохие. Герман — холодильник, Эдгар — паровоз... А кто-то не из бытовой техники и жд-транспорта вокруг есть, как ты думаешь?
— Да. Ты. Ты цветочек. И солнышко. И лучами весь мир греешь, и радуешь любого, кто на тебя смотрит.
Тензи улыбнулась и обняла подругу.
— Лилит, ты у меня самый лучший, заботливый и галантный ухажёр.
— Но тот, с кем ты будешь жить и за кем носки по комнате собирать, тебе, к сожалению, тоже нужен.
— Но у тебя же его нет, и ты счастлива.
— Конечно, потому что у меня есть ты. Ну и потому что не надо слушать и терпеть ту обидную чушь, которую мужчины вечно несут. Помнишь, как Герман тебе про синяки сказал? Убила бы!
— Ничего он не сказал! Он имел в виду, что я просто устала, это заметно... и сказал: «иди домой, один все доделаю, маме не скажу». Разве это не хорошо?
— Фу. — Лилит поморщилась, отряхивая мишуру от налипшего скотча. — Нет, конечно! Он же нос задирает конкретно. Типа «я тут хозяин, а ты так... ты выматываешься, а я тебя ещё и сдать могу!», и слабой тебя считает...
— Нет, он же наоборот...
— Наоборот — кирпич ему в рот! Лучше бы слова эти гадкие выплюнул, ей Богу! Желательно ещё, чтоб себе, в зеркало. Ну вот как я могу тебя абы-кому отдать? Кто даже пострадать ради тебя не сможет... Эдгар этот, учитель новенький... тоже тот ещё кадр. — Прорычала Лилит так, словно сосредоточенно прибивала тапком моль.
Мишура окончательно прицепилась к рукаву, расшитому пайетками, и она затрясла им сильнее.
— Да ладно, может ты и права. Эдгар забавный, — сказала Тензи,  поспешив подруге на помощь, — пусть и немного угрюмый. Он так похож на Капитана Книжного Моря из моего сна... У него такие же добрые глаза.
— У твоего ж Капитана голубые, ты мне все уши прожужжала...
— Ну а у этого — карие. И что?
— Добрые! Как этого мистера Гр-Гр только дети не боятся... Имя, и то грохочет. Гр-гр! Если бы ты ещё его дело прочитала...
— Ну конечно! Он преступник-вампир, которого разыскивают в столице, потому и прячется в маленьких городах. — Отшутилась Тензи.
— Не исключено, — Лилит наконец избавилась от мишуры и таинственно посмотрела на Тензи, налепляя этот блестящий отрезок возле доски. — Он за последний год после выпуска из педучилища сменил больше десяти мест работы! А всё потому что не задерживался ни в одном городе дольше пары месяцев.
— Странно... Ну, может, он просто любит путешествовать. Или хочет вдохновить на творчество как можно больше детей.
— А вдруг он маньяк? Слушай, а на него похоже: смотрит вечно в одну точку да кофе хлещет, — Лилит наконец перестала мучить мишуру, оглядела результат своих стараний и обняла Тензи. — Обычно люди привязываются к месту. Или хотят привязаться, но им не так просто это место найти. Находят быстро. Если вот так вот скачут, как наш мистер Гр-Гр, значит, от чего-то убегают. От ответственности, людей или воспоминаний. И да, что самое интересное — он выбирает одни Богом забытые места!
— Герман, которого ты нахваливаешь, тоже мотается...
— У Германа свои тараканы. Лучше не подпускай его близко.
Лилит нахмурилась. Тензи, чтобы сменить тему, вставила:
— А ты сразу оказалась в нашем Домишке?
— Нет, — ответила Лилит, вдруг закончив перебирать вьющиеся волосы подруги, — я тоже раньше бегала.
Только Тензи хотела спросить о том, откуда Лилит пришла, где жила до Домишка, как подруга ее опередила:
— Так все-таки кто: Герман или Эдгар?
— Нет, ты что! — Тензи выронила стаканчик с кистями и покраснела. Ворча, начала их подбирать. — Ну, может, и да... Но Эдгар  выглядит как человек, у которого полно своих проблем. Я же хочу, чтобы отношения помогли мне избавиться от своих, а не потонуть окончательно, а чужие разгребать я не готова. А Герман... ты права, он... мутный, наверное, что ли. Но всё-таки для Эдгара я маленькая, ... выгляжу как школьница, и с тобой мы не хуже них по коридорам носимся и песни поём.
— Дорогая моя, — Лилит снова повеселела, — посмотри-ка на себя в зеркало. Видимо, ты к нему давно не подходила, раз видела там в последний раз школьницу. А там уже давно стоит красивая, нежнейшая длинноногая девушка и ждёт, когда же ты заметишь и выпустишь её на волю!
Тензи смутилась:
— Я же совсем на таких не похожа... Взгляни, я не ношу короткие платья и каблуки, а только длинные с вышитыми рукавами.
— Прекрасные платья. И я не про шмотки! Я про ответственность.
Тензи нахмурилась.
— Ну... Может, я и смогу её взять. Только он не сможет. Сама видишь: Эдгар настолько закрытый, что даже с детьми без маски не может... Сама посуди: ну разве можно с ним жить счастливо?
— А ты сможешь?
Тензи хотела ответить «Нет! И ни одна нормальная девушка не сможет», но вспомнила слова Лилит о страдании ради любви, о том, что с Эдгаром они всё-таки на равных, в отличие от хозяина-Германа, и о том, что выбирать во взрослом мире приходится «из чего дают». И иногда это выбор в духе «розовый или розовый». Ну максимум — «розовый или тёмно-розовый». Такой цвет протухшей малины, которая своим противным запахом заполняет всю кухню. Потому Тензи вздохнула, опустила глаза и ответила:
— Ну... да. Я же сейчас сама живу, готовлю, убираюсь, пусть и нечасто... — Она наконец отправила исчерканный красками стакан с кисточками на подоконник. Лилит покачала головой:
— Я, конечно, своим опытом похвастаться не могу, но что-то мне подсказывает: не только это нужно. Он же твои проблемы будет решать?
— Он же любит... Значит, по идее... должен? — Тензи замерла, теребя низ розового платья.
— А ты, если полюбишь, сможешь спокойно смотреть, как он страдает?
— Нет, потому и не хочу скатываться к нему в унылую серость.
— А может, он сам захочет из неё выбраться? Вот оно, то, что я тебе вдолбить пытаюсь: выстрадать надо! — Лилит с шумом отложила папки с рисунками учеников. — Всё он, может, и умеет. Но не знает, как. Обязательно с медным тазом вместо лица ходить? Иначе – всё, плохой?
Тензи вздохнула, опустила голову и замолчала. Как же всё было сложно!
— Вот почему, почему нельзя просто быть счастливыми? Раз, встретились, полюбили — и встречаете закаты, сюрпризы друг другу устраиваете, танцуете...
— Так услышь ты меня, — Лилит для эффективности даже со стула вскочила, не обратив внимания на грохот, — если он не  у-ме-ет? Но научиться хочет! Как посмотрю на родителей, которые моих мальчиков — Господи прости! — воспитывают, аж дурно делается! «Не плачь, ты мужик», «не ной, сам фигачь, ты мужик», «стулья таскай, ты мужик...» Вот я интересуюсь: они в каком веке живут? Мужик — это тот, кто в поле работает. А их дети что-то немного в школе сидят, в третий класс ходят...
Лилит перевела дыхание. Затем случайно отхлебнула акварельной воды. Поморщилась, выплюнула в раковину у входа и взяла чай:
— И вот скажи: как с таким багажом коричневого вещества в голове можно эту твою романтику делать?
— Обычно же говорят "серого вещества..."
— Да хоть серо-буро-малинового! Я тебе про то, что он не закаты с цветочками видит, а сколько вокруг тебя сальных взглядов да мамонтов! Учить его надо, понимаешь? Из каменного века вытаскивать.
Тензи снова нахмурилась. Лилит, наверное, была права... Вот только не упустит ли Тензи шанс на более счастливую жизнь, если начнет встречаться с Эдгаром? Герман рядом со словом «счастье» смотрелся куда гармоничнее... Стоп, об этом было совсем рано думать.
— Лилит, понимаешь, вряд ли он захочет сказать мне хоть словечко. Эдгар только смотрит и уходит. Это не просто закрытая книга, а закрытая книга со склеенными страницами.
— Значит, возьми и открой, — невозмутимо ответила Лилит. — Над кипятком подержи, раз страницы склеились. Он многое прячет в стопках тетрадей... Просто пообщайся с ним, почаще мелькай рядом, достань его до чёртиков, и кое-что найдёшь.
— Надеюсь, всё это ты затеваешь только затем, чтобы над ним поиздеваться, — улыбнулась Тензи. — Я же вижу: он тебя бесит. Но ты пытаешься меня с ним свести... Потому что видишь, что он хороший и только один умеет по-настоящему любить... Моя подружка!
И Тензи, растолкав парты, обняла Лилит. Ноябрьский закат, прозрачный, как персиковый сок с водой, проникал в окно сквозь торчащие ветки. Пустырь засыпал, убаюканный грохотом проезжающего поезда.
— Опять несутся, — фыркнула Лилит в ответ на уже такой родной грохот колёс, — пассажиры эти... прямо как Эдгар твой. И чего это ему на месте не сидится? Может, хоть ты его куда-нибудь приклеишь!
— Он ещё не мой!
— Скоро ой как прилепится! И к месту, и к тебе. Верю в тебя, родная, — Лилит ободряюще встряхнула Тензи, отстраняясь, — будем ещё вместе в Домишке нашем жить. Достань его получше, по самое сердце! А то его достану я, но шваброй по голове.
— Бедный мой папа, — вздохнула Тензи, — Не хватало ему ещё того, чтобы я заигрывала с приезжим учителем...

...
«Везде одно и то же! — Мысленно возмущался Эдгар. — Нигде, ни в одном городе невозможно спокойно работать. Почему-то все молодые особы считают своим долгом сравнить меня с книжным персонажем или смазливым актёром. Я же учитель. Лучше бы подошли и перевернули на меня мусорку, честное слово! Это было бы куда менее оскорбительно»
Эдгар считал себя ничуть не похожим на эти картонные образы. По его мнению, они разве что удовлетворяли женские фантазии, а вот любить мужчину таким, какой он есть, считалось немодным. Эдгар думал, что он гораздо выше и глубже любых героев и актёров. Он амфора, а не какая-нибудь брынчащая тарелочка!
Зайдя в комнату, он моментально закрыл дверь на ключ и зажег сигарету. Только за замком он мог передохнуть. С ударением на у. С ударением на о это сделать хотелось, когда замок приходилось открывать и выходить в свет.
В маленьких городах было куда проще спрятаться. Казалось, проблемы предпочитали не бежать за ним в захолустье. Но потом словно решались и настигали беглеца. Когда Эдгар учился в столице, его всегда преследовал назойливый шум толпы. Ругань, плач, противный смех, от которого даже стены в метро дрожали — всё это он возненавидел. Все люди вокруг были непростительно счастливы или искренни. Они напоминали ему о его счастье, о его искренности, которые Эдгар давно и безвозвратно утратил. Его бросили, из-за чего ему пришлось много мучительных лет жить в одной комнате с пьющим отцом и учиться, пока тот не скончался. Его бросили, значит, пусть так и остаётся. Пусть он так и будет один, в новом покинутом городе, где всё чужое.
Эта... Тензи, так её? Какой же она была наивной и излишне доброй. Она вообще понимала, что говорила детям? Они сначала учителей, потом уставших родителей донимали разговорами про мечту и внутреннюю силу. Достаточно инфантильный подход, как считал Эдгар.
Однако, Тензи была неплохой. Заботливая, снисходительная, значит, сможет многое понять и с многим смириться, не станет требовать большего, если подобрать правильные слова и сказать их достаточно жалостливым голосом... Да ещё и красавица. С его воспитанием из неё что-то да выйдет!
Он задернул шторы и сбросил с единственного стула все вещи прямо на пол.
Как эта Тензи не понимала, что внутреннюю силу не всегда можно использовать, какой бы большой она ни была? И как можно было настолько верить в незнакомого человека? В которого не верил даже отец и сестра, а она хотела сказать, что считает его каким-то там героем? Абсурд и глупости. Он не обязан срывать для неё звёзды с неба. Она должна научиться ценить простую любовь, без всей этой цветочной мишуры и показухи.
Кажется, Домишко придётся покинуть скорее, чем он думал. Словно в подтверждение его слов, из просвета между домами вынырнул и загрохотал поезд. Одним своим появлением Тензи слишком запомнилась. В бликах на шторах мелькали переливами медовые локоны, уложенные в аккуратную причёску. Закат напоминал о мягкости, которую она изучала всем своим образом: о бордовом шерстяном платье с белым воротничком, о кроткой, даже слегка напуганной, улыбке. О медовых глазах, в такт которым мерцала брошь в виде балерины в прыжке.
Нельзя было привязаться. Эдгар резко встал, задернул шторы. Никаких поездов, никаких закатов. Нужно было забыться работой.
Эдгар поставил на стол стопку тетрадей, рывком зашторил окно и погрузился в сочинения.

Полная версия книги на литрес: https://litres.ru/70301446