Поезд Москва-Казань.

III

Деля просыпается от сверлящего взгляда на ней, сонно оглядывается и потирает глаза. Тушь смазывается ещё сильнее, чёрным углем обрамляет веки и на щеках оставляет подсохшие дорожки. Зима просто сидит и смотрит на неё, она — на него, до безумия болит голова и душно. Он подходит к ней медленно, как к дикому зверю, садится на корточки. Его руки находят её, слабо сжимают ладошки: Аделина замирает, боясь что всё повторится, но он только отогревает холодные пальцы и молчит.

— Ты не злись на Турбо. Он ото всех огрёб уже, — начинает он спокойным тоном, — ему Кащей лично прописал, ещё и Вова устроил кузькину мать. Меня за тобой поставили… следить, чтобы не было эксцессов.

Аделина успокаивается, смотрит на него с недоверием, но почему-то в слове Зимы она уверена сильнее, чем в словах Турбо. Зима достаёт из её школьной сумки какой-то лосьон и смачивает салфетку, стирая этот ужас на лице. Лина подставляет лицо его заботливым рукам, успокаивается, смешно морщит нос, когда он ненароком задевает глаза. У Зимы руки пахнут сигаретами и въевшимся запахом машинного масла.

— Турбо извинится в своей манере, это точно. Прямо не скажет, мол, прости, не по-пацански это, а вот ништяков подогнать может из комиссионки. Дай ему шанс. Он часто ведет себя как последний обмудок, — Вахит слабо щёлкает её по носу, — но он хороший. Просто нужно с ним немного сблизиться.
— Пусть даже не приближается ко мне, урод.
—Я ему передам.

Зима помогает ей собраться, поддерживает под руку, ибо водка взяла её конкретно так: выводит в общую, где все будто нарочно избегают на неё смотреть. Костя сидит в кресле, задумчиво подперев подбородок рукой, а рядом с ним, вальяжно развалившись, сидит какой-то усатый мужик. Аделине он внушает очень много доверия, потому что одет хорошо и у него добрые глаза, лучащиеся озорством. Он что-то негромко говорит Кащею, а тот только закатывает глаза. Аделина подходит к ним первая, останавливается перед Костей немой фигурой, ждёт.

— Ты как?
— В порядке.
— Вов, — Костя слегка махает рукой, — займись.

Вова куда-то подрывается, кресло освобождает и Аделина устало плюхается в него. Зима становится за её спиной молчаливой защитой, кладет руки на спинку.

— Черкани адрес свой, — Костя кивает на небольшую табуретку, на которой лежит ручка и листок, — Вахит будет утром заходить, провожать в школу и из школы забирать.

Он говорит с нажимом, ясно давая понять, что эти слова не ей совсем посвящены, а Зиме, который слегка кивает — воздух за ней слегка колышется, вздымая волоски на загривке. Произошедшее днем кажется ей мутным сном, неясной дымкой, но на месте рук Валеры словно появляются ожоги и отпечатки, которые хочется поскорее смыть. Она сильнее кутается в пальто, будто это поможет скрыться от самой себя, ручка слегка дрожит меж сжатых пальцев. Костя кивает, а после наклоняет её голову к себе, прижимаясь губами ко лбу, прежде молчаливо спрашивая разрешения. Она кивает, наслаждается ощущением тепла, растекающегося от такого простого ласкового жеста, — Кащей слегка ерошит её волосы, а после хлопает ободряюще по плечу, мол — топай домой.

Когда за ними закрывается дверь, Вова снова занимает своё положенное по рангу место, спрашивает прямо, без ужимок и увиливаний. Вова вообще редко старается казаться тактичным, говорит прямо и в лоб, оттого незаметно напоминает Косте Валеру.

— Че ты так с ней бегаешь?
— Да она на сестру мою похожа, — прикуривает и себе, и Вове, — которая в том году умерла от лейкоза. Один в один.

Вова слегка наклоняет голову, молчит с минуту, видимо, взвешивая слова, глядя на Валеру, который пиздится с грушей, как будто она, бедная, виновата во всех бедах человечества. Турбо бьёт резко, но удары смазываются, скользят по коже, а он повторяет снова и снова, пока усталость не берет своё.

— Ты так не искупишь ничего. Ни вину перед ней, не грехи свои алкашкины.
— Знаю, — затягивается, — все равно черти на лопату насадят в аду.

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀***

Выйдя из моталки, первым делом их встречает морозный ветер и только потом колючие глаза Регины. Она прячет покрасневший нос в высоком воротнике фирменной куртки, хмуро глядит на Зиму, который поддерживает Аделину за плечо.

— Это че ещё за хуйня?
— Она тебе сама объяснит.

Он слабо толкает Аделину вперёд, следует за ними следом на почтительном расстоянии, чтобы не смущать, но быть готовым помочь.

— Че случилось?

Аделина достаёт пачку сигарет, протягивает одну Регине, которая с удовольствием её прикуривает от любезно поданой зажигалки. Дым вихрится в морозном воздухе, стремится к небу. Вечереет.

— Меня Турбо изнасиловать пытался.

Аделина натягивает на левую руку перчатку, чтобы не замёрзнуть, а правую пихает в тёплый карман. Обхватывает губами фильтр рефлекторно, никотин растворяется в крови, оседает в лёгких дымкой. Регина закашливается, сгибается пополам, опираясь о колени.

— Чего нахуй? У него вообще крыша отлетела. Ты хоть и стерва, но такое даже для меня перебор, — снег снова хрустит у них под ногами, — он ебу дал.
— Его к тебе поставили.

Регина снова кашляет: Зима подходит ближе и хлопает её по спине, но она отмахивается, жадно хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег.
— Это какого, простите меня, хуя, ко мне твоего полудурка ручного поставили, Зём?
— Чтобы у Кащея был рычаг давления на меня, и я лучше следил за Аделиной.

Регина спешным шагом догоняет Делю и равняется с ней нога в ногу — замерзшей рукой крепко стискивает фильтр, бормоча проклятия. Лина не вслушивается: клянёт она её или Костю, это до безумия неважно, хочется оказаться дома и посидеть в горячей ванной, уснуть и захлебнуться в хлорированной воде. У подъезда они расходятся: Регина напоследок ловит её за локоть, поворачивает к себе и обнимает, порывисто прижимая к груди. Аделина слабо хлопает её по спине.

— Ты завтра ко мне садись. Всё обошлось,  Турбо ниче не сделал, ты не порченая, никто тебе не скажет ни слова. Нормально все будет, главное не кисни, а то ничьи слова не смогут убедить это стадо в обратном.

Аделина на автомате кивает, закрывается подъездная дверь с хлопком: на негнущихся ногах она поднимается по скользкой лестнице, отпирает дверь и защелкивает изнутри щеколду. Сползает на пол, обессиленно прижимая колени к груди и утыкаясь в них лицом — старается контролировать дыхание, но получается с трудом, горло спирает от подступивших слез и она беззвучно плачет. Стягивает с себя вещи, путаясь в них, раскидывает по коридору и полуголая идёт в ванную, врубая почти кипяток и заполняя её горячей водой до предела. Стягивает с себя белье и отшвыривает в сторону, ложится в горячую воду и давит в себе желание тут же подорваться с места — через бортики вытекает вода, лужей расползаясь по полу. Она с головой погружается в воду, открывает глаза которые начинает щипать и лежит так с полминуты, надеясь утонуть, но организм протестует, заставляя её вынырнуть и отплевываться и фыркать, так же плача. Она трёт себя мочалкой долго и упорно, старается смыть с себя чужие касания, но голос так же противно шепчет внутри, что она грязная, и от этого не отмыться, что все будут знать, тыкать пальцами и сально шутить. Кожа краснеет до предела, образуются небольшие ранки от жесткой мочалки, но она продолжает, пока результат не начинает удовлетворять её хотя бы немного. По ногам стекают кровавые струйки, впитываются в коврик в ванной, пока Аделина смотрит на розоватую воду, которую уносит слив.

Она падает в незаправленную постель и забывается беспокойным сном, зарывшись носом в подушку. Задницу, конечно, неприятно саднит и колет одеялом, но это сущие пустяки. Ей ничего не снится.

                             ***
Утром она просыпается от стука в дверь: кто-то нещадно лупит, отчего трясутся баночки на тумбе возле входа. Аделина надеется, что этот кто-то уйдёт, но он не намеревается сдаваться: тогда она просто заматывается в одеяло, шлепая ногами по полу. У неё опухло лицо, она чувствует как кожу стягивает, ей хочется спать оставшиеся сутки, чтобы не дать внутренним демонам ни капли передышки.

Зима едва не вваливается внутрь, когда она отпирает дверь: долго смотрит на её голые щиколотки, потрёпанный вид и гнездо на голове.
— В школу не идёшь?
— Не иду.

Они молча стоят ещё секунд десять, переглядываясь.
— А ты?
— Не хотел.

Лина пошире распахивает дверь, отпинывает вещи подальше, не беспокоясь о своём имидже, плетётся в ванную, захватив вещи из комнаты.
— Заходи тогда, хули.

Зима перешагивает порог, выглядывает в подъезд напоследок, будто ища кого-то глазами, и дергает замок. Шумит вода в ванной, он оглядывает небедное убранство, подходит к телефону и набирает номер Регины по памяти.
— Мы не пойдём в школу.
— Нет, Зём, это вообще ни в какие ворота! Я че, блять, с Турбо должна весь день по школе мотаться?
— Ей совсем хуево, — он потирает устало переносицу, — не думал, что она будет вот так.
— Правда плохо?
— Вообще, Регин. Учитывая то, что я помню как она в школе хорохорилась.
— Смотри за девчонкой, как бы руки на себя не наложила.

Регина кидает трубку то ли от обиды, то ли не желая продолжать разговор. Вахит думает, что стоит сделать всё возможное, чтобы Аделина поскорее встала на ноги, потому что в ином случае Кащей оторвет ему причиненное место и пожарит до прожарки медиум. Зиме его причинное место дорого, потому он стучит в ванную, слыша «да иду я, иду», и с чувством выполненного долга топает на кухню.

Открывает холодильник. Пусто.
Она че, святым духом питается?

Он садится на стул, разглядывает с интересом расписные стаканы и косится на вазочку, в которой валяются фрукты. Откусывает сочное яблоко, постукивая пальцем по столу, когда Аделина заходит в комнату, потирая сонно глаза. У неё приятно вьются волосы, которые она, видимо, обычно выпрямляет: в невысоком хвосте они болтаются, некрепко завязанные. Футболка с надписью «Moscow star» висит, сползая с плеча, на котором виднеется синяк, а бриджи не скрывают сбитых об лёд коленей. Она молча ставит чайник на плиту, садится на соседний табурет и утыкается лбом в холодный стол. Зима тянет руку, чтобы слегка похлопать её по плечу, но она дергается от мимолетного касания как от разряда тока, поджимая губы.

— Не подумал.
— Оно и видно, — цыкает она, болтая ногой в воздухе, — ты не обременён этим умением.

Становится неловко, потому что она не выглядит дружелюбной, но и не злится на него: просто устала, вот и цапается. Вчера она была сговорчивее, отмечает Зима, и спокойнее. Сегодня ежится.

— Покурить есть? — она говорит вполголоса. Зима хлопает себя по карманам, достаёт пачку сигарет и прокатывает по столу, проглатывая её прошлую колкость. Аделина достаёт одну, вставляет за ухо и отключает чайник, доставая две кружки, как примерная хозяюшка, — Сколько сахара?
— Одну.

Вода наполняет кружки, капельки собираются на краях: Аделина открывает холодильник и выуживает из полупустой махины пакет молока, наливая себе немного.
— Он ж не заварился ещё, куда ты.
— Тебе не предлагаю.

Вахит пожимает плечами. Она выуживает с верхних полок пятирублевку, кладет перед ним, ставя рядом кружку от которой вздымается пар.

— Сгоняй в магаз, а. Купи че-нибудь к чаю, а то я гостей не ждала. Сиг там себе возьми на сдачу за неудобства.
— Какие нахуй неудобства, — бурчит он, — неудобство — это Турбо, а ты нормально. Школу проебу, дома не тухну с отцом, одни плюсы.

Но деньги пихает в карман всё равно, отпивая чай. Получился слишком сладким, но терпимо, не в его ситуации возникать из-за такого пустяка. Лина надолго залипает на кружащиеся чаинки, пока они не оседают на дно, вся сжимается и глаза у неё стекленеют.

Зима впервые неиронично хочет набить Турбо ебучку, исключая тот раз, когда он в детстве попёр у него машинку.

— А че у тебя хавать нечего даже?
— Я на диете.

У Вахита мелькает мысль о том, что быть девушкой кажется слишком сложным в нынешних реалиях. Он хочет сказать, что ей худеть никак не надо, но сглатывает слова, жгущие кончик языка.

— Еще с Москвы. Мы когда в школе все взвешивались, какая-то девка сказала, что я вешу как слон. Я пошла в модельное агентство, — она сюрпает чаем, — там мне дали от ворот поворот, мол, худей, тогда примем. Я похудела, полгода потусовалась там, а потом съебалась, потому что тухляк. А привычка не есть осталась.

Зима цепляется за эту ниточку разговора и тянет потихоньку, чтобы распутать клубок под названием Аделина. Она охотно разговаривает с ним, хоть и голос у неё слегка безжизненный. Деля рассказывает о том, как в Москве они однажды чуть не попались ментам бухие, как каталась на лимузине, высунувшись из люка, как в их частной школе выступали партийные деятели и как она была в Артеке. Что в Крыму море тёплое и солёное, красивые пейзажи и очень занудные вожатые. Что там она впервые накурилась, валялась в изоляторе и сперла из мести у девочки заколку.

Зима её слушает и понимает, что мир Москвы ему бесконечно далёк и интересен, как интересен младенцу весь блядский мир. Аделина, кажется, говорит об этом без восторга, но каждое её слово колышет в душе Зимы белую зависть, хочется стать миллионером и позволить себе всё это.

Но он просто Вахит из Казани, а она не просто Аделина из Москвы, и ему её искренне жалко, хоть он в этом и не признается.