Потому что пламя

3

Несколько неровных рядов одинаковых овальных капсул. Лежат в темноте и тишине, покрыты толстым слоем пыли, из-под которой пробивается слабый мерцающий свет.

Дыхание перехватывает. Именно их Эйлер видит в тех снах, после которых просыпается без капли сил, именно их чудовище с телом и лицом матери так остервенело требует разбить, что срывает голос. И они, получается, не плод его воображения?.. Эйлер тяжело сглатывает комок в горле, сжимает и разжимает пальцы опущенной вдоль тела руки. Пальцы подёргивает и колет, прикоснуться хочется нестерпимо. Но он не делает и шагу. Это желание может быть навеяно её чарами, а чары могут (должны!) задержать того, кто попытается добраться до её секретов. Эйлер хорошо знает свою мать: она бы захотела лично разобраться со взломщиком.

С другой стороны, как наследник их дома, теперь уже полноправный, не должен ли он знать обо всём, что этот дом хранит? Хотя бы в общих чертах? Не должен ли он знать хотя бы о том, что в родных стенах скрыты тайные ходы и помещения!

Или нет?..

Пальцы замирают над самой стеклянной поверхностью, не касаясь её – нельзя потревожить слой пыли, нельзя оставить следы. Может быть, ему только чудится, но кожа будто ощущает исходящее от предметов тепло.

Эйлер качается с пятки на носок. Мать наверняка знает лучше. Если скрывает, значит, в этом есть смысл. Значит, это не его дело, значит...

Он не успевает убедить себя, склонить к какой-то из сторон – из открытой двери наверху доносится звук. Воздух заботливо несёт звук к самым ушам, делает сильнее и чётче. Вернулся дядя, он раздражённо вздыхает, грузно топает по коридору. Наверное, собирается в кабинет к отцу. Эйлер встряхивает головой и бросается к лестнице. И всё же, перед тем как выйти из тайного лаза наружу, он не может сдержать долгого тоскливого взгляда через плечо. Эти светящиеся стеклянные штуки почему-то заставляют сердце сжиматься.

Дом снова пустынен и тих, и у Эйлера больше нет сил в нём оставаться. Он выходит на улицу, в сад, неосознанно скребёт ногтями предплечье левой руки и изо всех сил пытается избавиться от навязчивого желания вернуться в тот тайный ход.

Ветер усилился. Треплет деревья, метёт дорожки, запахи мешаются и кружат, тревожат полы одежды. Солнце ушло, на небе серые облака. Без разливающегося света сад почему-то тоже кажется неуютным. Эйлер бредёт до конца тропинки и замирает у ворот. Решётка кованая, старая – её заказывал и устанавливал ещё, кажется, первый Ингларион, а узор теперь украшает все официальные бумаги и письма, скреплённые фамильной печатью. Сквозь вензеля и головы скалящихся леопардов видно, как дорога, просачиваясь под воротами, течёт дальше, вниз – и до самого города. Из сада можно разглядеть высокие крыши и печной дым, поднимающийся над некоторыми из них. Эйлер смотрит, как тот тает в вышине. Ветер дует не в ту сторону, но воображение живо рисует себе этот запах и дымный привкус на кончике языка.