Мимолетные прикосновения любви

Резонанс (КимЧе, 3/3)

Первая эмоция Че - испуг, а первое желание - захлопнуть дверь, и, видимо, это так ясно читается на его лице, что Ким делает резкий шаг вперёд, и Че отшатывается внутрь комнаты. В его голове гул сотни тысяч мыслей, на задворках сознания - эхо бесконечного крика боли, но все это заглушается тихим голосом Кима:

- Я пришел просить тебя меня простить...

- Не то, - неожиданно твердо отвечает Порче, и Ким вздрагивает, когда за ним с щелчком закрывается дверь.

- Я нашёл твою записку...

- Не то, - Че вновь качает головой.

- Я... Я был не прав, - Ким давится дыханием, словно песком, задыхается, царапая и сжимая шею, словно может так достать из себя все слова и вложить окровавленными ладонями прямо в душу Порче, разбитого им на сотни осколков.

Порче молчит, слушая. Звенит напряжением, словно перетянутая струна, один неловкий аккорд - разорвётся, лопнет от невыносимого прикосновения, рассекая пальцы до костей. Ким осторожен, хотя от отчаянья хочется орать, трясти за плечи, сделать что-нибудь ужасное, чтобы только стереть это бесстрастное выражение с лица Че.

- Я боялся. И сейчас боюсь. Ты... Тебя не должно было это коснуться - всё это, моя семья, эта грязь... Я плохой человек, Порче. Я использовал тебя, - на этих словах Киму приходится переждать приступ тошноты, он переводит дыхание, сглатывая. - И я не могу это оправдать даже для себя. С кем угодно, только не с тобой. Я не хотел отталкивать тебя, - шепчет Ким. - Я в самом деле не хотел отталкивать тебя. Наоборот... - он почти бормочет, словно если он будет говорить тише, то станет легче иссекать сердце, чтобы признать такие простые-сложные вещи. - Я хотел оставить тебя только для себя. Больше ни для кого. Это ужасно звучит, я знаю. Я уже сказал, что я - плохой человек...

- Ты, возможно, плохой человек, Кимхан. Но ты - мой человек.

Тепло Порче окутывает Кима словно бархат, согретый на южном солнце. Этот мальчик, думает он, этот вчерашний ребёнок оказывается гораздо мудрее его самого. Че берёт лицо Кима в ладони и аккуратно прикасается сухими губами к переносице, оставляя после себя горящий след принадлежности. Ким горит, опаленный этой нежностью-заботой-горем-болью.

- Прости себя, Кимхан, - говорит Че, и Киму хочется призвать в свидетели небеса в том, что никто и никогда не произносил его имя так, на выдохе, мягко, лаская каждый звук, с безусловным принятием. - Прости себя, Кимхан, потому что я тебя уже простил.

Кима больше не держат ноги, и он опадает, сгорая в этом тепле, пеплом ложится у ног того, кто смог вернуть ему дыхание и радость существования. Ким обнимает-держит Че за талию и молча глотает слезы.

- Я не могу, - захлёбывается он судорожными вздохами, когда плотину прорывает. - Это больно, больнобольнобольно.

- Поверь. Я знаю. Но боль закончится, обещаю, - Че гладит его по горячей взмокшей голове и вновь целует в макушку, куда достает, ласкает темные волосы. - Больше не убегай от себя. Видишь, я пытался, но вновь пришел - к себе, - Порче едва заметно улыбается, и Кима ослепляет осознанием их запутанных чувств. - И от меня - не убегай, - договаривает Че шепотом.

- Никогда больше.

Это звучит как клятва, чем по сути и является, и Порче улыбается шире, поднимая Кима, обнимая Кима, целуя Кима. Он продолжает улыбаться в поцелуй, даже когда его заключают в кольцо сильных рук, когда Ким со стоном отвечает на скромные касания губ, не скрывая своего облегчения.

Порче смеётся, и это, определённо, лучший звук, услышанный Кимом за последние два месяца. Они целуются взахлеб, держась друг за друга, как перед прыжком в неизвестность, и вскоре от слез Кима не остается и следа - они сцелованы, стерты, уничтожены сбивающей с ног нежностью.

Ким чувствует себя от макушки до кончиков пальцев - совершенно живым. Его больше не разрывает изнутри грызущей болью - Порче унял ее лаской, своими прикосновениями, отзывающимися где-то за грудной клеткой восхитительным резонансом.

Им некуда торопиться. У них есть несколько дней, перед тем, как Киму придется улетать обратно в Таиланд, - и всё время этого мира.