Мимолетные прикосновения любви

Первый (Пхайю/Рейн)

У Рейна дрожат пальцы, а взгляд напротив - завораживает, заставляя сердцебиение сбоить. Пхайю едва заметно улыбается. Он очень нежен и осторожен, держит в объятиях Рейна, как самое хрупкое сокровище.

Рейн дрожит, поддаётся на уговоры расслабиться, всё его чувства сосредоточены внизу, там где движется рука Пхайю, медленно его подготавливая.

Чего это "медленно" стоит Пхайю, не осознаёт до конца даже он сам. Но меньше всего ему хотелось бы в эту ночь принести своими действиями боль, испугать или заставить сомневаться.

Он медленно растягивает Рейна, добавляя один палец за другим, уговаривая, шепча на ухо восхитительные непристойности, отвлекающие от жжения и неудобства, пока тот не перестаёт осознавать реальность и принимается безостановочно стонать на выдохе, неосознанно двигая бёдрами ближе, ещё ближе и быстрее.

Рейн стонет, когда пальцы исчезают, разочарованный, и Пхайю приходится пережать член у основания чтобы тут же не кончить - от сладкого стона восхитительно свело низ живота.

- Рейн... Пожалуйста...

Никогда Пхайю не сознáется, что у него тогда тряслись пальцы - так, что фольгированный квадратик с трудом разорвался пополам - от того, каким взглядом из-под слипшихся ресниц одарил его Рейн в тот момент. В этом взгляде было всё - и страсть, и доверие, и ожидание. Этого взгляда было слишком много, чтобы медлить хоть мгновение сверх необходимого.

Коротко поцеловав хрупкую коленку, устроенную на плече, Пхайю толкнулся медленно внутрь, стараясь, чтобы партнёру досталось как можно меньше боли, отвлекая внимание тихим голосом, мягкими и внезапными поцелуями, рассказывая, как ему хорошо, как правильно, какой Рейн замечательный и чудесный....

Не смотря на небольшую тупую боль и жжение, Рейн ощущает, как его качает на волнах блаженства, пока Пхайю входит всё глубже, медленными короткими толчками, давая привыкнуть, окончательно расслабиться и принять всё, что Пхайю готов ему дать...

Где-то в солнечном сплетении разгоралось солнце.

Войдя до конца, Пхайю замер, едва дыша и ожидая знака, и Рейн замер вместе с ним, пережидая приступ острого восторга от незнакомого чувства внутри и неконтролируемой дрожи.

- Если ты сейчас не двинешься, я умру, - прохрипел он шёпотом, касаясь лица Пхайю. Тот смог улыбнуться - и в следующее мгновение вышел наполовину, чтобы тут же снова толкнуться внутрь. Рейна выгнуло. То ли Пхайю был так изумительно точен, то ли момент был выбран хорошо, но под веками Рейна полыхнуло сверхновой.

- Ещё... - на выдохе.

- Как прикажешь.

И Пхайю делает, что от него просят, - ещё, быстрее, сильнее, больше. Он задыхается в собственном остром наслаждении от этих искренних, стоном вылетающих просьб, от осознания - Рейн его, полностью, до самого донышка души, до последней капли пота на теле.

Они движутся в едином, немного сумасшедшем ритме, сбив на пол всё покрывала и подушки, вцепившись друг в друга руками, ногами, ртами и, кажется, душами. Сгори сейчас небо - они не заметили бы, только внутренний огонь имеет сейчас силу и смысл.

Рейн громкий - и в наслаждении, оказывается, тоже, когда кричит, захлебываясь, имя Пхайю на самом пике, выплескиваясь между их телами в невероятной силе разрядки. Сам Пхайю аккуратно покидает содрогающееся тело и, содрав презерватив, двумя короткими мощными движениями кончает следом, смешивая их сперму и падая рядом, прижимая Рейна к себе. Тот силится что-то сказать, но его губы смяты в поцелуе, и юноша только бездумно стонет, отвечая.

Быть первым - сладко.

Хочется - единственным.