Rebeliune

Глава 3

гнев

Когда ты открываешь глаза, тьма отступает. Ты не можешь понять, где ты находишься, и приходится с усилием моргать, чтобы избавиться от туманного взгляда, а когда тебе это удаётся, бегло осматриваешься вокруг и с облегчением выдыхаешь, понимая, что ты дома и в безопасности. Элайла хотела бы, чтоб у неё было так же, но тьма сгущается всё сильнее, и ей не надо прилагать усилий, чтобы понять, где она.

 Мятный запах простыней больше не приносит привычного спокойствия, и она со злостью выкидывает подушку от себя, но сил оказывается очень мало, и пуховый кругляш долетает только до её ног. Она с ненавистью разглядывает орнамент на потолке собственной спальни и не может понять, зачем нужно всё это? Какая разница, спишь ты на дорогом шёлке или обычной простыне? Какая разница, французский текстиль на окнах или поржавевшие жалюзи? Какая разница, ешь ты устрицы на ужин или питаешься дешёвыми гамбургерами? Какая разница, богат ты или беден, когда для смерти все равны?

 Она приподнимает руку, рассматривая поломанные ногти, и горько усмехается, вспоминая, как рыла собственными пальцами землю, как комкала покрытую инеем траву и как кричала без остановки. Попытка что-то сказать проваливается с треском, горло саднит нещадно и к тому же перевязано. Другой рукой касается тугого бинта, видимо, всё-таки разодрала себе горло не только криком. Элайла с трудом присаживается на кровати, потирая заспанное лицо, и смотрит в сторону, где любимое зеркало отражает то разбитое нечто, в которое она превратилась вчера. 

Это же всё было вчера? Сколько она здесь провалялась, накаченная успокоительным, что имелось у сослуживцев брата?

 Воспоминания о спецназе неприятно бьёт в голову. Кажется, она успела ударить одного из них, того в маске: он первый кинулся к ней, когда она пыталась разодрать собственную глотку. И хоть его грубый голос и успокаивал её на доли секунды, заставляя застыть, словно лань в свете фар, она быстро приходила в себя и с новой силой начинала вырываться из его тисков. Тело передергивает, стоит вспомнить, как сильно от мужчины пахло чем-то тяжелым и горьким. Наверное, так пахнет смерть, и кажется, теперь она ненавидит всё, что связано с войной. Она откидывает одеяло и пьяной походкой идёт к зеркалу. Там в отражении шестнадцатилетняя Эла, с лохматыми волосами, смятой сорочкой и пустым взглядом, там девочка, что познала горе утраты. Хрупкие пальцы обхватывают резной орнамент с двух сторон. Она желает раздавить это несчастное зеркало, чтобы больше не видеть собственного лица. Эла видит, как некрасиво кривится её лицо, когда она начинает бесшумно рыдать, ударяясь лбом о холодную поверхность.