Отражения

Конец

  — Вы будете брать эти часы или нет?

Гермиона вздрогнула и отложила обратно на стеклянную витрину мужские наручные часы на широком посеребрённом браслете.

— Да... Нет. Я в другой раз зайду.

— Ну да, конечно, — продавщица брезгливо поджала губу и сложила руки на груди, — вы уже вторую неделю их разглядываете. Денег нет, да, чтобы парню своему подарить?

Гермиона бросила на неё взгляд, да такой тоскливый, что та умолкла.

На крыльце ветер подбрасывал пустой пакет из-под чипсов.

«Действительно, хватит цепляться за идиотские мечты. Всё кончено. Всё в прошлом. Надо жить дальше: будущим».

Она зашагала по вечерней улице маггловского Лондона, среди шума жёлтых, как канарейки, кэбов и красных двухэтажных автобусов. Между прохожих, среди которых не было никого с длинными белыми волосами, никого по имени Люциус. Вместе со стылым ноябрём в Лондон пришёл ветер-свирельщик. И он монотонно гудел вдоль переулков и в арках, ныл в трубах и каминах, завывал тоскливо, как вервольф в полнолуние. Гермионе порой казалось, что у неё образовалась дырка в сердце, и ветер, проникая сквозь эту дырку, создаёт этот гулкий заунывный звук – звук бесконечного одиночества.

Отдел Тайн вскоре после взрыва отреставрировали и открыли, и она всё также ходила на работу, расколдовывая древние реликвии, чтобы внести очередную инвентарную запись в скучный пыльный журнал. После всех этих скандалов с Малфоем и медальоном многие волшебники перестали здороваться, а некоторые и вовсе воротили нос при встрече. Но Гермиона только выше задирала подбородок, проходя мимо: а что же ещё оставалось?

«Почему я два раза оказывалась именно в Малфой-мэноре? – гадала она. – Может, именно там и стоило искать ответ?»

Гермиону мучительно тянуло туда, но Малфой дураком не был и обезопасил себя после их встречи в Атриуме: теперь законом ей было запрещено приближаться к нему ближе, чем на десять ярдов.

С самодельным кулоном, полном драгоценных воспоминаний, она так и не расставалась. Увы, в волшебном мире Омуты памяти оказались вещицей редкой и весьма дорогой. А уж чтобы получить такую штуку в подарок, нужно было стать единственной наследницей состоятельных магов или просто небывалой счастливицей. Ни той, ни другой Гермиона, разумеется, не являлась, поэтому бралась за любые подработки в Министерстве, чтобы отложить побольше денег: на Косой Аллее в одном магазинчике удалось найти старенький, но действующий Омут памяти. Она сторговалась с хозяином и теперь собирала каждый каждый сикль, надеясь хотя бы в воспоминаниях увидеться с Люциусом. А в магазин маггловских часов заходила чаще по привычке, глупая и навязчивая мысль не отпускала: как чудесно смотрелись бы те часы с широким посеребрённым браслетом на запястье её Малфоя...

«Он не твой, – одергивала она себя, – и никогда им не будет. Хватит себя обманывать. Он вообще здесь никогда не сможет появиться. Медальон уничтожен».


***

Люциус продолжал жить своей обыденной жизнью, хотя порой казалось, будто она остановилась. Иногда чудилось, будто в спальне Гермионы у подоконника, где она стояла в последний раз, образовалась дыра. Чёрная дыра, которая безвозвратно утянула девушку. И теперь тянула за собой его самого.
Драко, ко всему прочему, пропадал где-то на саммите в Камбодже, и только раз прислал открытку на фоне старых статуй и багровых джунглей. И, само собой разумеется, не обошлось без скандала с его женой. В первый же вечер после возвращения она заявилась к нему в спальню. Но Люциус встретил её холодно.

— Что тебе здесь понадобилось?

Невестка оторопела и изменилась в лице.

— Что здесь случилось, пока меня не было? Ты что, переспал с ней? Ты переспал с этой потас...

— Замолчи, — тихо, но веско оборвал Люциус.

И сказано это было с таким нажимом, что девица попятилась, в панике открывая и закрывая рот.

— Если ты бросишь меня, — выкрикнула она, — я позабочусь о том, чтобы на первой полосе «Ежедневного Пророка» появилась статья о том, какое бельё ты носишь!

Люциус хмыкнул и отвернулся.

— Из тебя никудышная шантажистка, невестка. Советую забыть обо мне, пока я не вышвырнул тебя за порог с позором без единого кната. И чтобы ноги твоей больше не было ни в моём кабинете, ни в спальне.

Она стояла и смотрела на него, приоткрыв рот в немом изумлении.

— Что ты сказал? Как ты сме...

— Вон!

Ещё мгновение «Гермиона» переваривала услышанное, а потом унеслась, шумно хлопнув дверью.

Люциус, как и бывало раньше, когда наваливалась тоска, целиком погрузился в работу. Но, как назло, оба проекта, над которыми он с энтузиазмом трудился, приостановили из-за нехватки финансирования. Вне себя от досады, он продиктовал секретарше, миссис О'Нил, язвительную служебную записку для министра.

Признаться, Люциус никогда не замечал миссис О'Нил. Она занималась разбором мелкой корреспонденции, готовила документы на подпись. Но однажды старая дева напомнила о себе. В момент, когда ему опостылело разглядывать серый лондонский туман за окном и он с тоской вспомнил об ясном небе Уилтшира.

— Да что за идиоты работают в Отделе прогноза погоды!

Люциус взмахнул палочкой, и за окном вдруг зазолотился осенний парк Малфой-мэнора. Солнце только-только взошло и обливало дрожащие на лёгком ветру листья кустов чистым сиянием. И вишни у скамейки с изогнутой спинкой. Спелые вишни рдели на ветвях, словно прощальные осенние поцелуи. И он вдруг вспомнил, как Гермиона сидела на скамейке, покачивая ногой в полуспавшей туфельке, и с аппетитом поедала вишни. Алый сок на её нежных губах... утренний румянец. Отблески солнца в тёмных глазах цвета свежезаваренного чая.

— В самом деле, красиво, сэр, — проскрипела миссис О'Нил, щурясь из-под очков. — Так и манит присесть. Будто кто-то только что был там...

И Люциус поспешно стёр с лица глупую улыбку.

Он теперь частенько не мог заснуть. До трёх ночи ворочался в пустой постели и не мог сомкнуть глаз, постоянно прокручивая в памяти их встречи, стычки, ссоры... и поцелуи. И ловил себя на мысли, что Гермиона, настоящая Гермиона, задела в нём что-то важное. Будто запустила снова старый сломанный когда-то часовой механизм. И стрелки тикали, стучали, отсчитывали время, которое утекало, как воспоминания в Омут памяти. Времени становилось слишком много, чтобы с ним справиться. А работа, как ни странно, не могла отвлечь и помочь забыться. И чтобы убить время, Люциус принялся перечитывать письмо Гермионы, которое она отправила ему после той ночи, когда он спутал её со своей невесткой. В конце концов, довод, который держал якорем в песках безмятежности: «Это всего лишь интрижка, которая ничего не значит», начал с корнем вырываться. И причина этому была одна: потому что доводом был никудышным. И вскоре Люциус обнаружил себя в собственной библиотеке с «Деяниями Великих» на коленях, раскрытых на статье о Медальоне Морганы. Ко всему прочему он чувствовал себя сыщиком, который с азартом гончей идёт по следу.

Вот фейную пыльцу достать оказалось сложновато. Не будь он столь богат, возможно, ничего бы и не вышло, но даже при оговоренной плате заказ через Горбина шёл так долго, что Люциус начал терять терпение и надежду.

Он долго раздумывал над этой дурацкой авантюрой. В конце концов, можно и вернуться обратно. Но здесь держит только Драко. Непутёвый оболтус, который ищет сам не знает чего, потерявший со смертью матери ощущение нужности. Может, он и сам виноват в том, что не дал сыну достойного примера для семейного подражания. Просто теперь было не кем. А та, с которой хотелось бы, не здесь...

На поиски медальона ушло два месяца. Проныра Юджин Уитмор писал, что обнаружил его в Намибии, впаянным между глаз какого-то громадного каменного божества. Люциус посулил шедрую прибавку за работу, и жадный до галлеонов прощелыга сумел достать для него драгоценную реликвию, а потом и доставить в Лондон.

Тем злосчастным вечером Малфой стоял у того самого окна в спальне той, бесследно пропавшей, Гермионы, и разглядывал на ладони медальон. Отблески пламени свечей играли на гранях рубина, таинственно переливаясь. В сейфе Гринготтс Драко ожидало письмо с подробным рассказом, где его отец и когда вернётся. Из оцепенения его вывел голос, который он ожидал здесь услышать меньше всего, Люциус едва успел сунуть медальон в карман брюк.
— Ничего не выйдет, — невестка вошла и закрыла за собой дверь «Коллопортусом».

Она прошлась вдоль комнаты своей фирменной походкой, поигрывая палочкой и давая понять, кто здесь хозяин положения. У Люциуса в душе закралось недоброе предчувствие.

— Какие злые духи принесли тебя?

Невестка зло усмехнулась.

— Куда-то собрался, Люциус?

— Это тебя не касается.

— Ну как же... не стоит меня недооценивать. Я, как и моё отражение, люблю старинные книги и всякие... тайны... — она сняла дезиллюминационные чары с какого-то предмета и вытянула руку, в которой на цепочке покачивался точно такой же медальон, что он держал в руках. — Думаю, очень даже касается.

Люциус похолодел.

— Где ты его взяла?

«Гермиона» победно рассмеялась.
— Уитмор продал.

Сердце Люциуса пропустило удар.

– Ты думал, один здесь такой умный? – ухмыльнулась невестка. – Хочешь сбежать к ней? К своей подстилке?

– Закрой. Свой. Рот!

Люциус выхватил палочку из трости и направил на нахалку, но та вдруг отшвырнула медальон и молниеносно ударила в него каким-то невербальным. Время для Малфоя остановилось. Он даже не успел ничего сделать. В спальне ослепительно полыхнуло алым... Раз, другой... И вдруг страшный грохот сотряс комнату. Люциус упал. С того места на полу, где лежал медальон, повалил сизый дым.

Рядом громко хлопнуло: верный Хэнк храбро трансгрессировал в спальню, чтобы спасти хозяина. Он одним щелчком пальцев разогнал едкий дым, и заботливо помог Люциусу подняться.

Малфой благодарно сжал лапку домовика и бросился к громадной прогалине в дорогом ковре. В самом центре зияли обугленные доски паркета, а на них – почерневшая от копоти пустая оправа. От рубина остались одни воспоминания.

Рядом на четвереньках стояла невестка и надсадно кашляла. Она утёрла сажу со лба и поднялась, одёрнув юбку. Люциус отвернулся, не в силах смотреть на неё. Внешность, от той Гермионы в невестке была лишь внешность...

Он машинально вытащил из кармана фальшивый медальон. Тот, разумеется, даже не нагрелся, ведь в нём не было ни капли древней магии Морганы. Красивый. И абсолютно бесполезный. Малфой отшвырнул его, чувствуя, как в душе растёт отчаяние.

Он не мог поверить. Не хотел.

«Всё кончено, Люциус. Всё кончено».

У него потемнело в глазах от ярости.

— Она врезала за тебя Уизли! – кричал он невестке. – Она объяснила мне, почему ты на меня так вешалась, хотя ты сама себе это вряд ли бы объяснила! И этим ты отплатила ей?

Та смотрела на него в недоумении, до неё постепенно начало доходить, что она натворила.
Люциус сжал кулаки, отчаянно желая, чтобы пальцы сомкнулись на шее этой завистливой идиотки.

— Надеюсь, тебе хватит совести до конца дней смотреть на себя в зеркало...

Когда он хлопнул дверью, за спиной послышались глухие сдавленные рыдания. Но этого Малфой уже не слышал: он трансгрессировал так стремительно, что вслед за ним в образовавшуюся воздушную воронку унеслись какие-то бумаги с бюро.

***

Над Лондоном сгустились сумерки цвета чая с дикой вишней – тёмно-бурые, с красноватым оттенком. Гайд-парк заметало первой снежной крупой, которая таяла на подлёте к городу, оседая на шляпах прохожих мокрым туманом. Резкий ветер раскачивал рекламные щиты над мостовой и теребил вампирский плакат с Биллом Найи на афише местного кинотеатра.

В небольшой квартире на Эджвар-роуд Гермиона Грейнджер, устроившись с ногами на диване и обняв колени в старых потёртых джинсах, методично напивалась. На столике у дивана темнела пузатая бутылка коньяка, рядом покоилась початая плитка шоколада.

Шторы были плотно задёрнуты, потому что на подоконнике сидела сова Поттеров и время от времени постукивала клювом в раму. Но несмотря на всю свою любовь к животным, Гермиона упрямо её игнорировала. Сегодня, в пятницу вечером, когда она явилась, наконец, купить свой Омут памяти, оказалось, что хозяин магазина уже продал его по цене втрое превышающей ту, за которую сторговался с ней. Ярости девушки не было предела. Она кричала, ругалась и угрожала Авроратом. Но всё это не могло вернуть чёртов Омут.

И поэтому сегодня, когда все расслабляются и сидят по домам, она не желала никого видеть. Хотела просто побыть наедине с собой.

«Господи, неужели это так много? Почему бы всем им не оставить меня в покое?»

На полу, в тусклом мерцании свечей, колюче сверкали осколки разбитого зеркала. Время от времени Гермиона апатично взмахивала палочкой и выбрасывала невербальное «Репаро». Осколки сливались воедино, вставая на место. Но после очередного бокала следовала мощная «Бомбарда» в несчастное стекло и всё повторялось заново.

Ещё один взмах «Репаро»...

Всё было просто, как английская овсянка – Гермиона видеть не могла своё отражение. А уж думать о том, чем оно сейчас, возможно, занимается с отражением Люциуса Малфоя...

– Бомбарда!

Зеркало взорвалось градом осколков.

«Вдребезги. Как сердце».

Пальцы сами нащупали бокал, и в горло полилась горьковато-терпкая жидкость. Гермиона не привыкла жалеть себя и убиваться. Но впервые в жизни она не знала что делать. Люциус, чтоб его, не желал выветриваться из головы, что бы они ни делала и на что бы ни отвлекалась. Он прочно поселился там, а ещё в сердце, и было просто физически больно понимать, что больше никогда его не увидеть. Никогда.

Из холодного, как осень за окном, камина вдруг вылетел небольшой свёрток и подкатился к её ногам.

Гермиона чертыхнулась, вспомнив, что и камин надо было заблокировать, пока не достали и оттуда. Она хмуро подняла странное послание и развернула. Внутри обнаружилась маленькая изящная шкатулка, инкрустированная изумрудами. Пожав плечами, ведьма погладила большим пальцем посеребрённый край, и тут круглая крышка распахнулась. На сафьяновой подушечке покоилось простое золотое кольцо – тонкое, элегантное.

Гермиона сглотнула. Руки задрожали.

«Должно быть, она стоит не меньше сотни галлеонов... Рон? Да быть не может...»

Она провела ладонью по лбу, словно отгоняя невозможное подозрение.

И шкатулка вдруг запела хрипловатым мужским голосом:

— Играет свет свечи в бокале,
А мы с тобою в зазеркалье,
Скажи, какое заклинанье
Тебя вернёт?

Голос был знаком. И пел он вообще-то так себе. Но хуже всего то, что это был именно его голос! Голос Люциуса, мать его, Малфоя! Настоящего. Того самого.

—Сверкает лёд зеркал разбитых,
Но ничего не позабыто,
И в море слёз, тобой пролитых,
Корабль плывёт...

Гермиона стояла и слушала, а перед глазами стояла картина, как они вместе нарезали картошку на кухне, когда готовили мясо по-французски. Невероятно, но показалось, что вместе с воспоминанием, в гостиную на Эджвар-роуд ворвался умопомрачительный аромат сандалового «Ведьмака» Малфоя.

—Ты — моё отражение,
Ты — моё наваждение,
Ты — моё искушение.
Мой рай на земле...

Это была последняя капля. Гермиона разрыдалась горько и безутешно. Она сжала несчастную шкатулку так, будто хотела причинить ей самую настоящую боль.

– Автору этой глупой шутки сейчас несладко придётся!

Взмах руки – и шкатулка, которая должна была полететь в угол, вдруг рванула её за собой в пространстве.

«Портал... это был портал», – запоздало подумала Гермиона, пытаясь набрать в грудь побольше воздуха.

Её выбросило в тёмном зале с высоким потолком и тяжёлой люстрой с тысячью стеклянных подвесок. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это за место: эту же самую люстру когда-то откручивал Добби, чтобы уронить на Беллатрису Лестрейндж. Вычурная «М» над камином (точно такая же красуется у неё на лобке и только сейчас начала смываться), надменные светловолосые портреты над ломберным столиком – это Малфой-мэнор, нет никакого сомнения.

Гермиона разочарованно вздохнула и попыталась трансгрессировать домой. Но не тут-то было. Что-то мешало, и вначале она решила, что просто не может сосредоточиться от выпитого. Но потом поняла: обратно просто так не выпустят. Какие-то антитрансгрессионные чары паутиной висели над поместьем.

«Проклятый Малфой, чтоб его, хочет скандала... Что ж, он своё получит!».

Гермиона решительно зашагала по залу, нацелив палочку перед собой и отыскивая хозяина.

– Ау! Кто-нибудь есть дома?

Но тишина была ей ответом.

Рука с палочкой уже поднялась, чтобы запустить «Гоменум ревелио», но тут вдруг какой-то вкусный запах коснулся носа, и Гермиона с любопытством втянула его. Пройдя чуть дальше, она поняла, что тянется он откуда-то снизу, и поспешила отыскать его источник. Длинные коридоры, анфилады и широкие ступени привели на порог большой светлой кухни, из которой доносились какие-то невероятно аппетитные ароматы. Гермиона так удивилась неожиданной находке, что некоторое время разглядывала и груду разноцветных овощей на столе, и моллюсков, запекающихся в раковинах на чугунной решетке над огнём.
Но самое главное, то, от чего у неё в изумлении приоткрылся рот: Люциус Малфой собственной персоной стоял у широкого разделочного стола: рукава белоснежной рубашки закатаны до локтя, открывая взгляду сильные руки, а на груди фартук с дурацкой надписью «Поцелуй повара». Он что-то помешивал деревянной ложкой в небольшой кастрюльке и поминутно пробовал. Гермиона прислонилась к косяку, разглядывая его, как в тумане. Таким тёплым и домашним Люциус приходил в несбыточных грёзах, в час, когда золочёный рассвет за окном едва-едва касался кромки горизонта.

— Привет. Знаешь, когда разделываешь морского гребешка, — он говорил, не оборачиваясь, будто был в её жизни каждый божий день, как воздух или солнечный свет, — надо правильно отделить ногу от мантии, а мантию от тела. Вообще в гребешке съедобно всё, но я решил взять на ужин самое вкусное. По рецепту миссис О'Нил... это моя секретарша, если ты не знала... так вот, по её рецепту гребешка стоит сбрызнуть лимоном и сунуть в печь прямо на раковине. Но мне пришло в голову перед этим обернуть гребешка тонким слоем бекона. Кажется, так будет вкуснее. Что скажешь?

Люциус обернулся к ней. Гермиона прижималась к косяку так судорожно, что сразу стало ясно: она боится. Боится, что странный сон вдруг развеется и снова наступит жестокая реальность.

Он отставил кастрюльку и подошёл ближе, вытирая руки полотенцем.

— Позволь узнать, что тебя так задержало? Ты прекрасно знаешь, где кухня...

Гермиона медленно покачала головой, решительно поставив шкатулку на стол.

— Возможно, благоразумие? Ищете повод, чтобы снова подать на меня в суд, мистер Малфой?

— Этот кретин подал на тебя в суд? — Люциус презрительно фыркнул, и в белых прядях сверкнули отблески каминного пламени. — Жалкий трус! Надеюсь, моя невестка сделает из него мужчину. Ну или хотя бы человека. Кстати, Драко в твоём мире вполне приличный сын. Во время нашей беседы он всего лишь раз порывался вызвать колдомедиков, когда я сообщил о том, что у него будет мачеха. Но мы поладили, и он был так любезен, что согласился погостить сегодня у Паркинсонов... Что с тобой?

Гермиона внезапно почувствовала, как подгибаются колени от его слов — они проникали в самое сердце, заставляя его биться сильнее и кровоточить. Она судорожно схватилась за ручку двери, теряя сознание, всё вокруг плыло дымным облаком, и девушка не сразу поняла, что это от слёз.

«Моя невестка... Жалкий трус... Этот кретин... Что с тобой...»

Последняя фраза доносилась эхом, и понадобилось какое-то время, чтобы понять, что Люциус беспрестанно повторяет это, склонившись над ней и осторожно придерживая за талию.

— Воды?

— Нет, – сухо выдавила Гермиона. — Просто вы на секунду напомнили мне одного человека...

— Это я, — с нажимом произнёс Люциус, — слышишь, Гермиона? Я пришёл к тебе.

— Этого не может быть. Медальон взорвался. И теперь больше...

— А не приходило ли тебе в голову, что в каждом мире есть своей медальон? — с напускной серьёзностью спросил Люциус.

Гермиона моргала, прогоняя непрошеные слёзы, пытаясь осознать его слова. Наконец она поднялась с его помощью, неверяще заглядывая в льдистые глаза.

– Тогда что же взорвало медальон в моём мире?

– Сначала я думал, твоё отражение. Она не хотела пускать меня сюда и взорвала медальон каким-то заклинанием. Но...

Гермиона прижала ладонь к губам.

– Нет-нет, – Люциус успокаивающе покачал головой, – всё кончилось хорошо. Она перекупила медальон у Уитмора, моего агента. Но Уитмор, подлец, обманул нас обоих, представляешь? Настоящий медальон всё это время был у него. И когда он попытался продемонстрировать его силу какому-то перекупщику в Лютном – бах! Разнесло всю лавку. Там-то я его и нашёл. Хвала Салазару, раньше авроров...

— И где же... Где же он теперь? — с замиранием сердца спросила Гермиона. — Сколько фейной пыли ты просыпал? Когда ты возвращаешься?

Люциус закрыл глаза и покачал головой.

— Я уничтожил медальон, хоть это и было нелегко... Но я не...

— Как?! Ты бросил всё? И Драко? Без надежды когда-нибудь вернуться?

— Я не мог иначе, — твёрдо ответил он. — Драко уже взрослый. А родителям нужно уметь отпускать своих детей...

В глазах Гермионы блестели слёзы.

«Как и детям пора отпустить своих родителей. Как мне — маму... Это он. Настоящий. Мой Люциус».

– Прости меня! – она внезапно разревелась, но ничего не могла с собой поделать. – Я бежала... Я так спешила... Но я не успела, медальон всё равно взорвался... И мне не жаль было променять весь этот мир на тебя!

– И мне, – тихо сказал Люциус, вытирая большим пальцем слёзы с её щеки. – Потому что ты для меня весь мир.

Гермиона со всхлипом смущенно опустила глаза: ожидать от него таких слов она даже не смела.

– Твои гребешки... Они сгорят...

– В самом деле... ты права!

Люциус вынул палочку из заднего кармана брюк и отправил порцию моллюсков из печи на тарелку.
Гермиона проводила внимательным взглядом гребешки и вдруг её осенило.

– Ты говорил, не умеешь готовить!

Люциус пожал плечами и лукаво улыбнулся.

– Так ты нарочно тогда меня обманул!.. Чтобы... Зачем?

– По-моему, всё очевидно. Мне хотелось, чтобы ты приготовила мне что-нибудь. Позаботилась обо мне. И мне понравилось.

Она с улыбкой покачала головой.

– Обманщик!

– Кстати, попробуй! Портал сработал рановато. Это наш ужин, и хотя я их готовлю только в третий раз, пахнут они вкусно!

Он взял с тарелки раковину с запеченным гребешком и полил сверху соусом, который размешивал в кастрюльке. Гермиона взяла лакомство и отправила в рот. Она жевала без особого энтузиазма, но потом даже прикрыла глаза от удовольствия:

– Вкусно! Очень вкусно! Можно мне ещё один?

Люциус ухмыльнулся, не скрывая самодовольства:

– Конечно, милая! Угощайся!

— С сливочно-сырной подливкой... — он протянул ей ещё одну раковину, и пока девушка с аппетитом жевала, облизнул указательный палец, испачканный в соусе, — м-м-м... кажется, действительно неплохо получилось. Надо бы белого вина к ним...

Люциус не успел дотянуться до палочки, как Гермиона вдруг взяла его за палец и обмакнула в соус. А потом облизнула — медленно, с наслаждением, закрыв глаза от удовольствия.

Люциус замер, не в силах отвести глаз от её губ, посасывающих его палец. Эта волнительная картина будила в нём аппетит иного рода. А как тёрся изнутри её язык...

— Вкусно... Очень вкусно!

Гермиона раскрыла его ладонь и целомудренно коснулась губами центра. От такого дикого контраста похоти и невинности Люциуса бросило в жар. Он в одно мгновение притянул девушку к себе и обхватил её лицо, покрывая его лихорадочными поцелуями.

– Сколько ночей без тебя... Сколько бессонных ночей! А ты ещё и дразнить смеешь?

Гермиона с тихим смехом обняла его, порывисто отвечая на поцелуи. Пальцы зарылись в его длинные шелковистые волосы. Она так долго ждала этого, что теперь было даже немного больно в груди от переизбытка счастья.

А Люциус, изголодавшийся не меньше, целовал жадно, прихватывая зубами нижнюю губу, проникая в её вкусный рот и пробуя её на вкус – снова и снова. Одной рукой он тесно прижимал к себе, а другой крепко сжал ягодицу, и Гермиона ощутила, как давит в поясницу край стола. Вдруг мужская хватка ослабла, и на пол со звоном полетели тарелки и кастрюли: Люциус освобождал стол.

— Что ты делаешь? — рассмеялась Гермиона.

— Нарушаю правила этикета за столом! — отрывисто бросил он, облизнувшись. — Заменяю основное блюдо десертом!

Глянув на девушку так, что едва не прожёг насквозь, он подхватил её и усадил на столешницу. Затем вклинился между коленями и снова прижался, проведя носом по груди, обтянутой тонкой блузкой. Гермиона отбросила с его лица белоснежные волосы, и их взгляды встретились. И этого оказалось достаточно, чтобы всё вокруг исчезло. Остались только они вдвоём на целом свете.

В красноречиво звенящем молчании Люциус и Гермиона судорожно стаскивали друга одежду, чтобы стать ближе друг к другу. Смятая блузка полетела на пол, следом - фартук и белая рубашка. А за ними — потёртые джинсы. Бретелька бюстгальтера лопнула, когда Люциус слишком сильно дёрнул его вниз. Гермиона выгнулась и всхлипнула от того, как торопливо он прикусил сосок, но тут же тёплый язык зализал набухшую ягодку. Она поймала губами его тонкие губы и снова целовала, не в силах оторваться. Гермиона была уже мокрая до неприличия, и когда Люциус запустил руку в её трусики, она со стоном подалась вперёд, насаживаясь на палец.

— Ох, да! Сделай это, пожалуйста!

— Я уж думал, ты не попросишь! — прошептал он, резко дёргая пряжку ремня.

Затем снова обхватил девушку за бёдра, подвигая к себе, вошёл в неё и тихо выдохнул с восхищением:

— Гермиона... Моя Гермиона! Какая же ты горячая!

Кухня наполнилась стонами. Гермиона откинулась назад, упираясь руками в столешницу, и скрестила ноги на пояснице Люциуса. Никогда ещё, даже под дурманом шоколадного мусса, она не хотела его так сильно. Чтобы он был только её, и двигался внутри так глубоко, что просто...

— О-о-ох! Да!

Её стоны и жаркая теснота сводили Люциуса с ума так, что сердце заходилось в безумном фанданго. Столько ночей он мечтал о ней, а теперь Гермиона перед ним — с раскинутыми ногами, с аппетитной грудью и маняще приоткрытыми губами. Любимая, растрёпанная, потрясающе сексуальная, вкусная...

Сжимая её ногу под коленкой, свободную руку он просунул между ними, не переставая ритмично двигаться. Пальцы нащупали распухший клитор и принялись настойчиво поглаживать.

Гермиона захлебнулась вздохом. Она вся напряглась, как струна, изо всех сил подаваясь Малфою навстречу и царапая столешницу. С губ срывались какие-то нечленораздельные фразы, бессвязный лепет.

Люциус понял: она на грани, и его пальцы взяли бешеный темп.

— Давай, моя милая... Давай, кончи!

Гермиона вскрикнула раз, второй, третий: волны неистового удовольствия накатывали одна за другой. Она понятия не имела, что может так кричать, и будто слышала себя со стороны. Краем сознания только отметила, как от мощного выброса её магии яростно взревело пламя в камине, жадно облизав чугунную решётку.

Люциус вдруг ускорился так, что его толчки внутри тесного лона превратились в одно неповторимое движение, наполненное слепящим удовольствием. Он хрипло вскрикнул, вбившись в последний раз, и замер, крепко зажмурившись. А когда рухнул на Гермиону, вокруг с оглушительным треском начали лопаться банки на полках.

Бах! Бах! Бабах! Взрывы грохотали по кухне, рассыпая повсюду корицу, базилик, соль и перец. Но никто этого не замечал.

Люциус обнял Гермиону, прикрывая собой. Он чувствовал, как на поясницу просыпался горчичный порошок, а на плечо плеснуло черничным вареньем. С большим трудом собрав магию, Люциус наколдовал, наконец, защитный купол.

— Мы разгромили твою кухню, — виновато улыбнулась Гермиона, ласково поглаживая его плечо. Но по ней было видно, что ей ничуточки не жаль.

Люциус отдышался и с усмешкой вытер с её лба рассыпанную муку.

— Ничего. Надо проверить, может, мы изобрели какое-нибудь новое блюдо? И, кстати, почему это «твою кухню»? Она ведь наша. И мы имеем право творить на ней всё, что захотим. Правда, миссис Гермиона Малфой?

Он подмигнул.

— Да, — прошептала она, обхватив ладонями его лицо, — да!

И поцеловала.

Конец