Семнадцатый оборот вокруг Солнца

Глава 2. Толчок в солнечное сплетение

Территория психиатрической больницы была обширной. Она умещала здание клиники, какие-то постройки для персонала, и нечто запланированное под небольшой парк. Сейчас этот заброшенный проект зарос по пояс травой и дикими кустами. Складывалось впечатление, что он — просто лес, огороженный забором из железных прутьев и бетонных блоков, с торчащей поверх деревьев крышей длинного трехэтажного здания. В самой отдалённой части парка располагалась наша тусовка. На территорию мы попадали запросто — то через дырку, то через выломанный прут в заборе и, пройдя двадцать метров, оказывались на небольшой полянке с валяющимися повсюду обломками широких бетонных труб вполне пригодных для комфортного сидения.

На улице горело моё шестнадцатое лето. На одном из обломков, наверное, уже в сотый раз скучал я. Это моё излюбленное место. Я сидел там иногда один, иногда с Кристинкой на коленях. Рыж — моя девушка, мы учились в одной параллели и встречались уже целых три месяца, и она не могла избавиться от подростковой привычки считать проведенное вместе время и отмечать месячные, даже недельные даты. Она стремилась стать рекордсменом тусовки.

Я не был влюблён в неё, она не была влюблена в меня. Я знал, потому что видел, как она смотрит на Толстого. Мы держались за руки, обнимались, целовались, но дальше не заходили — я понимал, она не хочет, и не настаивал, чувствуя, что и сам не хочу. Несмотря на эти недосказанности, с Кристиной мне всегда было очень легко. Она, как ураган — веселая и непоседливая со своим взбалмошным характером и рыжими кудрявыми волосами. Невысокая, угловатая, как мальчишка, и хрупкая, я очень любил её маленькие руки, которые попросту тонули в моих. Иногда казалось, что её ладони, как и сама Кристина, настолько хрупкие, что я могу случайно сломать их. За проведенное вместе время мы успели поговорить о многом. Со стороны казалось, что знаем друг друга очень хорошо, только это было не совсем так — она надеялась, что может скрыть от меня «что-то», имя которому Толстый, но я и сам не был искренен с ней до конца. Да что там, я не был искренен с собой.

Давным-давно, когда Эд ещё встречался с Юлей, я стал свидетелем не секса, но прелюдии. Случилось это вечером, в темноте, на отдалённой веранде детского сада, в котором собиралась наша старая компания. Все толпились на обычном месте, а Эд с Юлей куда-то ушли. Мне было нужно отлучиться, и я побрёл исполнять задуманное именно в сторону той дальней веранды. Я не знал, что они там, и они думали, что одни. Эд крепко сжимал в объятиях Юлю, его руки шарили везде, задерживаясь на её груди и ягодицах. Дело было не в том, что он делал, а в том, с какой страстью. Он сминал Юлю, а Юля стремилась быть смятой. Увиденное заставило меня содрогнуться от омерзения и обиды — он выбирал между нам, и выбрал её, а тогда я понял почему. Не из-за ума или характера, а из-за титек и задницы. Эд предпочёл бросить друга, лишь бы получить доступ к Юлиным прелестям, а я не мог даже понять его влечения к женской фигуре. Эд провстречался с ней недолго, а когда расстался, пришёл ко мне притихший. Я сразу догадался, они порвали, усадил его за кухонный стол и сбегал за пивом. Конечно, я его простил, а Эд всё говорил и говорил — его как прорвало. Я гладил кота, слушал друга и в душе улыбался, что он снова со мной, и, что ничуть не изменился. Ничего не случилось — передо мной сидел всё тот же закомплексованный Эд, и видел его комплексы опять только я.

Тогда мне было четырнадцать, а к своим почти шестнадцати я успел множество раз понаблюдать подобные той картины, и не только гетеросексуальные: был свидетелем поцелуя между девчонками, а однажды увидел, как мой приятель Балу целовался с каким-то парнем из другой тусовки. Всё это было «по пьяни», всё это было несерьезно, кажется, даже на спор. Всем было всё равно — отношение к ним не изменилось, только девушка Балу — Хома плакала. Я буду лукавить, если скажу, что та сцена не откликнулась во мне ничем. Откликнулась. Толчком в солнечное сплетение. Одним-единственным и только туда. Моё тело не отреагировало никаким другим образом, хотя я, сам того не желая, мысленно воспроизводил этот поцелуй и позже. Прекрасно помню, как стоял и парализовано смотрел на них. Помню, что время замедлилось и стало очень тихо, а потом, будто кто-то включил окружающее — и свет, и звук, и скорость. Ни одна нецеломудренная сцена с девушкой такого «замедления» не вызывала, а после этой толчки в солнечное сплетение не повторялись. Я никому не рассказывал о своих невинных переживаниях — боялся.

Так я и жил всё это время: тусовался на Психушке, пьянствовал со своими приятелями, помирился с Эдом, последние три месяца держал в руке Кристинину ручку. Отчаянно ничего не чувствовал к ней. Помнил о страсти других людей. Втайне от самого себя ждал ещё одного толчка в солнечное сплетение.

* * *

Последние недели июля укрыли тополиным пухом полянку Психушки.

Обычно на тусовку мы приходили к вечеру, а в середине жаркого дня никого ещё не было, я сидел один. В плеере орал давно вышедший в мире, но недавно дошедший до меня альбом «Bitter Suites to Succubi», одной из самых доступных в России блэк-метал групп «Cradle of Filth». Я надел наушники, принялся ковырять пальцем прорезь в джинсах на колене, хотел, чтобы она стала побольше. Почувствовал шевеление сзади, обернулся и издали узнал пришедших. Со времени нашего знакомства Толстый изменился. Подстригся, начал красить волосы в белый цвет, который на деле выходил желтоватым, и неизменно носил только синие джинсы с красными рубашками в клеточку. Держа его за руку, рядом топала девушка Толстого, Надя.

— А ты чего так рано? — улыбнулась серая мышь.

Блеклая внешне Надя раздражала добрую половину тусовки шаблонностью убеждений и постоянным цитированием чужих мнений, будто собственного у неё не было. Мнения, может, и не было, но были капризы, и это особенно злило Кристину, когда та видела, как Толстый опрометью бросается их исполнять.

— Рыж ускакала на рынок...— ответил я.

— Ясно. Скучаешь, значит, — перебил усевшийся рядом Толстый. Надя прижалась к нему боком, обняла за широкие плечи.

Толстый уже не был таким болезненно тощим. Его «кличка» перестала веять сарказмом и звучала нелепо, но мы называли его так по привычке. Более того, он уже не походил на типичного неформала, став к тому времени ещё и то ли толкиенистом, то ли реконструктором — я не видел особой разницы. Правда, когда называл его толкиенистом, он обижался. Толстый переехал из нашего района и перевёлся в другую школу, но и не думал уходить из тусовки.

Мы болтали о разной ерунде, как вдруг он ткнул меня пальцем в грудь, указав на принт. Я не только слушал «Cradle of Filth», но и носил футболку с обложкой одного из альбомов. По правде говоря, я не был их фанатом, а футболку носил только потому, что мерча других, истинно любимых мною групп, не было, а я бы душу продал за «Satyricon» или «Mayhem».

— А ты в курсе, что у Крэдлов в этом году новый альбом вышел?

— Конечно, — я постоянно читал музыкальные журналы. Альбомы выходили каждый год и не по разу, а я настолько изголодался по новой музыке, что был бы счастлив «Damnation and A Day».

— А я «случайно» знаю, у кого этот альбом «случайно» есть... — хитро улыбнулся Толстый.

Через неделю у него день рождения. Отмечать негде, и все собирались встречаться здесь. Обычно мы проводили все праздники на Психушке, но количество приглашенных Толстым превышало нашу обычную компанию в пару раз, пропорционально рос уровень издаваемого шума. Это дело было рискованным — нас уже несколько раз прогоняли за подобные сборища сторож и больничный персонал. Грозились вызвать милицию, и я знал, что это не просто угрозы. Парк большой, но если шуметь слишком сильно, а компания Толстого это предполагала, услышат даже пациенты. Поэтому Толстый смотрел на меня заискивающе — все знали, что моя квартира бывает свободной.

— Слушай, Толстый, давай так. Я узнаю, что там и как с соседями. Если они снова поедут в свои сады, то отметим у меня, — градус воодушевления на его лице мгновенно поднялся до сотни, — но, если не едут...

— Хорошо.

— И при одном условии — если долбанутая бабка сверху начнёт лупить по батарее, расходимся. И только попробуй мне «Damnation and A Day» не раздобыть!

— Понял, понял, давай! А альбом вручу хоть завтра.

Толстый отцепился от Нади, сгреб меня в охапку и принялся душить — такими крепкими были его объятия благодарности. Мне было и больно, и одновременно приятно. Приятно не физически, а морально — стало спокойно и сладко. Аморально сладко. Стиснутый, я почувствовал его превосходство надо мной, власть и силу, Подумал, что, наверняка, неженку-Надю он никогда бы так не обнял, как и я — Кристинку. В голове промелькнула опьяняющая мысль: «Интересно, каково это, когда ласково обнимает тот, чьей силы достаточно, чтобы переломать кости?». Когда Толстый разжал объятия, на одно мгновение я почувствовал то, о чём подумал. Вышло это у него ненароком. Одна случайная секунда запечатлела на мне сплетение сильных рук, тёплых рук, нежных рук.

Мурашки. Спазм под джинсами. «Не думать, не думать, не делать выводы. Всё потом, не думать...» — взвыл внутренний голос.

— Кристинка скоро вернется. Пойду. Пока! — Я рванул с места. Домой. Нужно было срочно побыть одному.

Ребята посмотрели на меня удивленно, засмеялись. Надя промурлыкала банальное: «Любовь... любовь...».

Я бежал, и бежать было неудобно: «Не думай, не думай, не думай...» Влетел в подъезд, промчался по лестнице до шестого этажа. Дверь, ключ. Я дома. Вдохнул родной запах, и сразу легко очень легко. Я дома. Там, где есть только я, там, где только мой запах. Это лучшее лекарство от любых тревог. Я рассмеялся: «Какой дурак! Это же смешно! Ну подумаешь, встал? У меня же есть Кристина, значит, всё в порядке».

Стянул кроссовки, пошёл в гостиную, запнулся об кота. Схватил его на руки и, продолжая смеяться, стал тискать и прижимать к себе покрепче. Прижимать: «Каково ему, коту, вот сейчас? Хорошо ли? Так, как было мне?» Улыбка сползла с лица. Я злобно рыкнул, отпустил кота, потопал в зал. Схватив книгу, которую никак не мог начать, дал себе слово, что за сегодня прочту половину, плюхнулся в кресло и открыл первую страницу:

«Начало — есть время, когда следует позаботиться о том, чтобы всё было отмерено и уравновешено. Это знает каждая сестра Бене Гессерит. Итак, приступая к изучению жизни Муад'Диба, прежде всего правильно представьте время его ...» На корешке блестело золотистыми буквами имя — Френк Герберт.

С того самого дня я полюбил Дюну-книгу, обожая Дюну-игру ещё с детства. Весь вечер и ночь я провёл на планете Каладан, летал на Дюну. Смотрел, как убивают ментата, любовался серой пустыней, заглядывал в синие глаза, давал их обладателям воду. Я не замечал, как кто-то звонил мне в дверь, не слышал трели телефона. Зачем всё это? Зачем мне жить здесь, если можно жить там, в том вымышленном мире? А может, и наш мир вымышлен? Может быть, я просто герой какого-то романа? Как было бы здорово. Ведь тогда бы все эти мурашки были придуманы, было бы придумано это моё тотальное физическое равнодушие к Крисе. Ведь она же такая замечательная! Лучше неё никого нет.

Мне было почти шестнадцать лет, я должен был вибрировать от натиска гормонов, а у меня даже прыщи не выскакивали. Я просил от неба встряски, получил эту встряску, но теперь и сам был не рад. А может, я преувеличивал? Слишком много времени провёл в придуманных мирах и привык, что эмоции подвластны мне. Запросто управлял ими там, в воображении, я думал, что то же самое будет здесь, в реальности. Но нет. Здесь кто-то другой управлял мною. Этот кто-то сначала лишал мои эмоции жизни, а потом, вдруг, пробуждал их. Не вовремя, не к тем людям и событиям. Я успокаивал себя: «Так живут все, просто они привыкли, а я пока нет», но оставался тем, кем и был, ничуть не меняясь. Я — брошенный ребенок, запутавшийся в своей Первой Великой Лжи. Я придумывал себе новую Ложь для того, чтобы мириться с Ложью первой. И сейчас эту спасительную Ложь зовут Кристина. А потом будут другие. Будут другие недоэмоции, другие недочувства. И все тот же недо-я.

Я не заметил, как уснул. Проснулся глубокой ночью от дикого голода. Поужинал с котом и отправился в кровать, решив, что утром пойду вызнавать планы соседей, утром позвоню Толстому и скажу, что место для вечеринки есть. Потребую альбом. А услышав его голос, заискивающе спрошу себя: «Ну, показалось ведь?» и получу ответ. Облегченно улыбнусь — показалось.