И.А.Гончаров "Обломов"

III

-- Здравствуй, Илья. Как я рад тебя видеть! Ну, что, как ты поживаешь? Здоров ли? -- спросил Штольц. -- Ох, нет, плохо, брат Андрей, -- вздохнув, сказал Обломов, -- какое здоровье! -- А что, болен? -- спросил заботливо Штольц. -- Ячмени одолели: только на той неделе один сошел с правого глаза, а теперь вот садится другой. Штольц засмеялся. -- Только? -- спросил он. -- Это ты наспал себе. -- Какое "только": изжога мучит. Ты послушал бы, что давеча доктор сказал. "За границу, говорит, ступайте, а то плохо: удар может быть". -- Ну, что ж ты? -- Не поеду. -- Отчего же? -- Помилуй! Ты послушай, что он тут наговорил: "живи я где-то на горе, поезжай в Египет или в Америку..." -- Что ж? -- хладнокровно сказал Штольц. -- В Египте ты будешь через две недели, в Америке через три. -- Ну, брат Андрей, и ты то же! Один толковый человек и был, и тот с ума спятил. Кто же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те так господом богом устроены; да и негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем. -- В самом деле, какие подвиги: садись в коляску или на корабль, дыши чистым воздухом, смотри на чужие страны, города, обычаи, на все чудеса... Ах, ты! Ну, скажи, что твои дела, что в Обломовке? -- Ах!.. -- произнес Обломов, махнув рукою. -- Что случилось? -- Да что: жизнь трогает! -- И слава богу! -- сказал Штольц. -- Как слава богу! Если б она все по голове гладила, а то пристает, как бывало в школе к смирному ученику пристают забияки: то ущипнет исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком... мочи нет! -- Ты уж слишком -- смирен. Что же случилось? -- спросил Штольц. -- Два несчастья. -- Какие же? -- Совсем разорился. -- Как так? -- Вот я тебе прочту, что староста пишет... где письмо-то? Захар, Захар! Захар отыскал письмо. Штольц пробежал его и засмеялся, вероятно от слога старосты. -- Какой плут этот староста! -- сказал он. -- Распустил мужиков, да и жалуется! Лучше бы дать им паспорты, да и пустить на все четыре стороны. -- Помилуй, этак, пожалуй, и все захотят, -- возразил Обломов. -- Да пусть их! -- беспечно сказал Штольц. -- Кому хорошо и выгодно на месте, тот не уйдет; а если ему невыгодно, то и тебе невыгодно: зачем же его держать? -- Вон что выдумал! -- говорил Илья Ильич. -- В Обломовке мужики смирные, домоседы; что им шататься?.. -- А ты не знаешь, -- перебил Штольц, -- в Верхлёве пристань хотят устроить и предположено шоссе провести, так что и Обломовка будет недалеко от большой дороги, а в городе ярмарку учреждают... -- Ах, боже мой! -- сказал Обломов. -- Этого еще недоставало! Обломовка была в таком затишье, в стороне, а теперь ярмарка, большая дорога! Мужики повадятся в город, к нам будут таскаться купцы -- все пропало! Беда! Штольц засмеялся. -- Как же не беда? -- продолжал. Обломов. -- Мужики были так себе, ничего не слышно, ни хорошего, ни дурного, делают свое дело, ни за чем не тянутся; а теперь развратятся! Пойдут чаи, кофеи, бархатные штаны, гармоники, смазные сапоги... не будет проку! -- Да, если это так, конечно мало проку, -- заметил Штольц... -- А ты заведи-ка школу в деревне... -- Не рано ли? -- сказал Обломов. -- Грамотность вредна мужику: выучи его, так он, пожалуй, и пахать не станет... -- Да ведь мужики будут читать о том, как пахать, -- чудак! Однако послушай: не шутя, тебе надо самому побывать в деревне в этом году. -- Да, правда; только у меня план еще не весь... робко заметил Обломов. -- И не нужно никакого! -- сказал Штольц. -- Ты только поезжай: на месте увидишь, что надо делать. Ты давно что-то с этим планом возишься: ужель еще все не готово? Что ж ты делаешь? -- Ах, братец! Как будто у меня только и дела, что по имению. А другое несчастье? -- Какое же? -- С квартиры гонят. -- Как гонят? -- Так: съезжай, говорят, да и только. -- Ну, так что ж? -- Как -- что ж? Я тут спину и бока протер, ворочаясь от этих хлопот. Ведь один: и то надо и другое, там счеты сводить, туда плати, здесь плати, а тут перевозка! Денег выходит ужас сколько, и сам не знаю куда! Того и гляди, останешься без гроша... -- Вот избаловался-то человек: с квартиры тяжело съехать! -- с удивлением произнес Штольц. -- Кстати о деньгах: много их у тебя? Дай мне рублей пятьсот: надо сейчас послать; завтра из нашей конторы возьму... -- Постой! Дай вспомнить... Недавно из деревни прислали тысячу, а теперь осталось... вот, погоди... Обломов начал шарить по ящикам. -- Вот тут... десять, двадцать, вот двести рублей... да вот двадцать. Еще тут медные были... Захар, Захар! Захар прежним порядком спрыгнул с лежанки и вошел в комнату. -- Где тут две гривны были на столе? вчера я положил... -- Что это, Илья Ильич, дались вам две гривны! Я уж вам докладывал, что никаких тут двух гривен не лежало... -- Как не лежало! С апельсинов сдачи дали... -- Отдали кому-нибудь, да и забыли, -- сказал Захар, поворачиваясь к двери. Штольц засмеялся. -- Ах вы, обломовцы! -- упрекнул он. -- Не знают, сколько у них денег в кармане! -- А давеча Михею Андреичу какие деньги отдавали? -- напомнил Захар. -- Ах, да, вот Тарантьев взял еще десять рублей, -- живо обратился Обломов к Штольцу, -- я и забыл. -- Зачем ты пускаешь к себе это животное? -- заметил Штольц. -- Чего пускать! -- вмешался Захар. -- Придет словно в свой дом или в трактир. Рубашку и жилет барские взял, да и поминай как звали! Давеча за фраком пожаловал: "дай надеть!" Хоть бы вы, батюшка, Андрей Иваныч, уняли его... -- Не твое дело, Захар. Подь к себе! -- строго заметил Обломов. -- Дай мне лист почтовой бумаги, -- спросил Штольц, -- записку написать. -- Захар, дай бумаги: вон Андрею Иванычу нужно... -- сказал Обломов. -- Ведь нет ее! Давеча искали, -- отозвался из передней Захар и даже не пришел в комнату. -- Клочок какой-нибудь дай! -- приставал Штольц. Обломов поискал на столе: и клочка не было. -- Ну, дай хоть визитную карточку. -- Давно их нет у меня, визитных-то карточек, -- сказал Обломов. -- Что это с тобой? -- с иронией возразил Штольц. -- А собираешься дело делать, план пишешь. Скажи, пожалуйста, ходишь ли ты куда-нибудь, где бываешь? С кем видишься? -- Да где бываю! Мало где бываю, все дома сижу: вот план-то тревожит меня, а тут еще квартира... Спасибо, Тарантьев хотел постараться, приискать... -- Бывает ли кто-нибудь у тебя? -- Бывает... вот Тарантьев, еще Алексеев. Давеча доктор зашел... Пенкин был, Судьбинский, Волков. -- Я у тебя и книг не вижу, -- сказал Штольц. -- Вот книга! -- заметил Обломов, указав на лежавшую на столе книгу. -- Что такое? -- спросил Штольц, посмотрев книгу. -- "Путешествие в Африку". И страница, на которой ты остановился, заплесневела. Ни газеты не видать... Читаешь ли ты газеты? -- Нет, печать мелка, портит глаза... и нет надобности: если есть что-нибудь новое, целый день со всех сторон только и слышишь об этом. -- Помилуй, Илья! -- сказал Штольц, обратив на Обломова изумленный взгляд. -- Сам-то ты что ж делаешь? Точно ком теста, свернулся и лежишь. -- Правда, Андрей, как ком, -- печально отозвался Обломов. -- Да разве сознание есть оправдание? -- Нет, это только ответ на твои слова; я не оправдываюсь, -- со вздохом заметил Обломов. -- Надо же выйти из этого сна. -- Пробовал прежде, не удалось, а теперь... зачем? Ничто не вызывает, душа не рвется, ум спит спокойно! -- с едва заметною горечью заключил он. -- Полно об этом... Скажи лучше, откуда ты теперь? -- Из Киева. Недели через две поеду за границу. Поезжай и ты... -- Хорошо; пожалуй... -- решил Обломов. -- Так садись, пиши просьбу, завтра и подашь... -- Вот уж и завтра! -- начал Обломов спохватившись. -- Какая у них торопливость, точно гонит кто-нибудь! Подумаем, поговорим, а там что бог даст! Вот разве сначала в деревню, а за границу... после... -- Отчего же после? Ведь доктор велел? Ты сбрось с себя прежде жир, тяжесть тела, тогда отлетит и сон души. Нужна и телесная и душевная гимнастика. -- Нет, Андрей, все это меня утомит: здоровье-то плохо у меня. Нет, уж ты лучше оставь меня, поезжай себе один... Штольц поглядел на лежащего Обломова, Обломов поглядел на него. Штольц покачал головой, а Обломов вздохнул. -- Тебе, кажется, и жить-то лень? -- спросил Штольц. -- А что, ведь и то правда: лень, Андрей. Андрей ворочал в голове вопрос, чем бы задеть его за живое и где у него живое, между тем молча разглядывал его и вдруг засмеялся. -- Что это на тебе один чулок нитяный, а другой бумажный? -- вдруг заметил он, показывая на ноги Обломова. -- Да и рубашка наизнанку надета? Обломов поглядел на ноги, потом на рубашку. -- В самом деле, -- смутясь, сознался он. -- Этот Захар в наказанье мне послан! Ты не поверишь, как я измучился с ним! Спорит, грубиянит, а дела не спрашивай! -- Ах, Илья, Илья! -- сказал Штольц. -- Нет, я тебя не оставлю так. Через неделю ты не узнаешь себя. Уже вечером я сообщу тебе подробный план о том, что я намерен делать с собой и с тобой, а теперь одевайся. Постой, я встряхну тебя. Захар! -- закричал он. -- Одеваться Илье Ильичу! -- Куда, помилуй, что ты? Сейчас придет Тарантьев с Алексеевым обедать. Потом хотели было... -- Захар, -- говорил, не слушая его, Штольц, -- давай ему одеваться. -- Слушаю, батюшка, Андрей Иваныч, вот только сапоги почищу, -- охотливо говорил Захар. -- Как? У тебя не чищены сапоги до пяти часов? -- Чищены-то они чищены, еще на той неделе, да барин не выходил, так опять потускнели... -- Ну, давай как есть. Мой чемодан внеси в гостиную; я у вас остановлюсь, Я сейчас оденусь, и ты будь готов, Илья. Мы пообедаем где-нибудь на ходу, потом поедем дома в два, три, и... -- Да ты того... как же это вдруг... постой... дай подумать... ведь я не брит... -- Нечего думать да затылок чесать... Дорогой обреешься: я тебя завезу. -- В какие дома мы еще поедем? -- горестно воскликнул Обломов. -- К незнакомым? Что выдумал! Я пойду, лучше к Ивану Герасимовичу; дня три не был, -- Кто это Иван Герасимыч? -- Что служил прежде со мной... -- А! Этот седой экзекутор: что ты там нашел? Что за страсть убивать время с этим болваном! -- Как ты иногда резко отзываешься о людях, Андрей, так бог тебя знает. А ведь это хороший человек: только что не в голландских рубашках ходит.... -- Что ты у него делаешь? О чем с ним говоришь? -- спросил Штольц. -- У него, знаешь, как-то правильно, уютно в доме. Комнаты маленькие, диваны такие глубокие: уйдешь с головой, и не видать человека. Окна совсем закрыты плющами да кактусами, канареек больше дюжины, три собаки, такие добрые! Закуска со стола не сходит. Гравюры все изображают семейные сцены. Придешь, и уйти не хочется. Сидишь, не заботясь, не думая ни о чем, знаешь, что около тебя есть человек... конечно, немудрый, поменяться с ним идеей нечего и думать, зато не хитрый, добрый, радушный, без претензий и не уязвит тебя за глаза! -- Что ж вы делаете? -- Что? Вот я приду, сядем друг против друга на диваны, с ногами; он курит... -- Ну, а ты? -- Я тоже курю, слушаю, как канарейки трещат. Потом Марфа принесет самовар. -- Тарантьев, Иван Герасимыч! -- говорил Штольц, пожимая плечами. -- Ну, одевайся скорей, -- торопил он. -- А Тарантьеву скажи, как придет, -- прибавил он, обращаясь к Захару, -- что мы дома не обедаем и что Илья Ильич все лето не будет дома обедать, а осенью у него много будет дела, и что видеться с ним не удастся... -- Скажу, не забуду, все скажу, -- отозвался Захар, -- а с обедом как прикажете? -- Съешь его с кем-нибудь на здоровье. -- Слушаю, сударь. Минут через десять Штольц вышел одетый, обритый, причесанный, а Обломов меланхолически сидел на постели, медленно застегивая грудь рубашки и не попадая пуговкой в петлю. Перед ним на одном колене стоял Захар с нечищенным сапогом, как с каким-нибудь блюдом, готовясь надевать и ожидая, когда барин кончит застегивание груди. -- Ты еще сапог не надел! -- с изумлением сказал Штольц. -- Ну, Илья, скорей же, скорей! -- Да куда это? Да зачем? -- с тоской говорил Обломов. -- Чего я там не видал? Отстал я, не хочется... -- Скорей, скорей! -- торопил Штольц.