Я НА ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ПРОЦЕНТОВ БЫЛА УВЕРЕНА, ЧТО СПЛЮ.
Я была уверена, что сплю, потому что внезапно оказалась в яркой комнате, залитой солнечным светом, ослеплённая лучами ясного солнца, которое никогда так не сияло в моём уже ставшем мне родным дождливом городе Форксе, штат Вашингтон. Прошла секунда, и я увидела бабушку Мэри. Бабуля была мертва вот уже как шесть лет, так что теперь я окончательно убедилась, что вижу сон.
Бабуля почти совсем не изменилась; ее лицо было таким же, каким я его помнила. Кожа была мягкая и увядшая, покрытая тысячей крошечных морщинок, которые собирались в самом низу. Лицо было подобно высушенному абрикосу, но с пучком толстых белых волос, окаймляющих его облаком.
Выражение её губ было несколько удивлённое, и одновременно она смущенно улыбалась. Очевидно, бабуля также не ожидала меня увидеть.
Я уже было приготовилась задать ей множество накопившихся вопросов: — что она делала здесь в моём сне? Что было с ней за последние шесть лет? - но как только я открыла рот, она сделала то же самое. Я остановилась, дать ей возможность высказаться первой. Она тоже сделала паузу, затем мы стояли, смущенно улыбаясь из-за сложившейся неловкой ситуации
"Белла! "
Не бабуля теперь произнесла моё имя, и мы обернулись, чтобы увидеть, кто решил присоединиться к нашей небольшой компании. Я даже и не надеялась поверить в то, что здесь тот, кто произнес сейчас моё имя; это был голос, который я узнаю всегда – во сне и наяву, или даже если я буду мертвой, держу пари. На звук этого голоса я шла бы через огонь, пожар, или что менее драматично, слякоть и каждодневный бесконечный холодный дождь.
Эдвард.
Даже при том, что я всегда волновалась, если не видела его, сознательно и бессознательно, даже если я мечтала его увидеть, я всё равно запаниковала, поскольку Эдвард шел к нам через яркий солнечный свет.
Я запаниковала еще и потому. что бабуля не знала еще, что я люблю вампира — никто не знал этого, только я и что только этим объяснялся факт, что блестящие солнечные лучи рассыпались от его кожи тысячами осколков подобно радуге, как будто он целиком был сделан из алмаза.
Хорошо, бабуля, ты, возможно, заметила, что мой друг блестит.
Это - только что-то, что он делает на солнце. Не волнуйся об этом ...
Что он здесь делал? Был целый ряд причин того, что он жил в Форксе, самом дождливом месте в мире, Одна из причин заключалась в том, чтобы он мог быть днем на улице, не выдавая тайну его семейства. Все же он здесь был, он шел прогулочным шагом изящно ко мне — с самой красивой улыбкой на его ангельском лице — как будто я была здесь одна.
В ту секунду, мне было жаль, что я оказалась единственным исключением для его таинственного таланта; обычно я так радовалась, что я была только одним человеком, мысли которого он не мог слышать также ясно, как будто это были просто громкие слова. Но теперь мне было жаль, что он не может слышать меня, он не мог слышать предупреждение, которое я мысленно ему кричала.
Я кинула панический взгляд назад на бабулю, и увидела, что уже слишком поздно. Она одновременно поворачивалась ко мне, чтобы посмотреть на меня такими же встревоженными глазами.
Эдвард все еще, улыбающийся настолько красиво, что мое сердце таяло от его вида, поприветствовал меня, я обняла сзади его рукой за талию, он приобнял мои плечи и повернулся, чтобы встать перед моей бабушкой.
Выражение бабули удивило меня. Вместо того, чтобы смотреть испуганным взглядом, она застенчиво уставилась на меня, как будто ждала от меня выговора. Она стояла в очень странном положении: одна рука, повисшая неловко недалеко от ее тела, протянулась, обращенная назад, и обвилась вокруг воздуха. Она обнимала рукой кого-то, кого я не могла видеть, он был невидимым.
Только тогда, я как будто бы увидела большую картину, я заметила огромную позолоченную рамку, которая окаймляла фигуру моей бабушки. В недоумении я подняла руку, которая не была обвита вокруг талии Эдварда и протянула, чтобы дотронуться до нее. Бабушка сделала точно такое же движение. Но там, где наши пальцы должны были встретиться, я почувствовала только холодное стекло ...
С вызывающим головокружение толчком, мой сон резко стал кошмаром.
Не было никакой бабули.
Это была я. Я в зеркале. Я — древняя, увядшая, и с морщинами.
Эдвард стоял около меня, не отражаясь в этом ужасном зеркале, мучительно прекрасный и навсегда семнадцатилетний.
Он прижал свои ледяные, совершенные губы к моей потерявшей молодость щеке.
Он прошептал "С днем рождения ".
Я проснулась утром — мои веки были широко открыты от ужаса — и задыхалась. Унылый серый свет, знакомый свет пасмурного утра, вытеснил со своего места ослепляющее солнце из моего сна.
Я сказала себе, что это был всего лишь сон. Это был сон. Я глубоко вздохнула, и затем подскочила снова, не успела моя тревога уйти. Небольшой календарь в углу сообщал мне, что сегодня было тринадцатое сентября.
Только сон, но достаточно пророческий, по крайней мере. Сегодня был мой день рождения. Мне официально исполнилось восемнадцать лет.
Я боялась наступления этого дня в течение многих месяцев.
На всем протяжении совершенного лета — самого счастливого лета, которое когда-либо у меня было, самое счастливое лето, из всех, что когда-либо были, и самого дождливого лета в истории Олимпийского Полуострова — эта суровая дата скрывалась в засаде и ждала своего наступления.
