В один из следующих дней, рано утром, они вдвоем вышли из дому.
Сначала ехали трамваем, стоя на площадке. Вагоновожатая оказалась знакомой
Ивану Иванычу и Биму. Конечно же, Бим приветствовал ее, когда та выходила
перевести стрелку. Вожатая потрепала его за ухо, но Бим руки не лизнул, а
просто посеменил лапами сидя и отстучал хвостом соответственно случаю
приветствие.
Потом, уже за городом, ехали в автобусе, в котором и было-то всего
пять-шесть человек в такое раннее утро. При посадке водитель что-то
заворчал, повторяя слово "собака" и "не положено". Бим легко во всем
разобрался: шофер не желает их везти, и это плохо, - по лицам разобрался.
Один из пассажиров вступился за них, второй, наоборот, поддержал шофера.
Бим с большим интересом наблюдал за перепалкой. Наконец шофер вышел из
автобуса. У порога хозяин дал ему желтенькую бумажку, поднялся по
ступенькам вместе с Бимом, сел на сиденье и печально вздохнул: "Эх-хе-хе!"
Бим давно заметил, что люди обмениваются какими-то бумажками,
пахнущими не разберешь чем. Однажды он почуял, что одна из лежащих на
столе пахнет кровью, потыкал в нее носом, стараясь обратить внимание
хозяина но, тот и ухом не повел - бесчутый! - а твердит свое "нельзя". Да
еще и запер бумажки в стол. Иные, правда, пока чистые, пахнут хлебом,
колбасой, вообще магазином, но большинство - множеством рук. Люди их
любят, эти бумажки, прячут в карман или в стол, как хозяин. Хотя в этих
делах Бим ничего не понимал, однако же легко сообразил: как только хозяин
дал шоферу бумажку, они стали друзьями. А почему вздохнул Иван Иваныч, Бим
не понял, что было видно по его внимательному взгляду в глаза друга. В
общем, о магической силе бумажек он даже и смутно не догадывался - не
доступно это собачьему уму, не знал Бим, что для него они сослужат
когда-то роковую службу.
От шоссе до леса пешком.
Иван Иваныч остановился на опушке отдохнуть, а Бим поблизости
обследовать местность. Такого леса он еще не видел никогда. Лес-то,
собственно, тот же - они здесь бывали весной, приходили и летом (так,
пошататься), но теперь здесь все-все вокруг было желтое и багряное,
казалось, все горело и светило вместе с солнцем.
Деревья только-только начали сбрасывать одеяние, и листья падали,
покачиваясь в воздухе, бесшумно и плавно. Было прохладно и легко, а потому
и весело. Осенний запах леса - особенный, неповторимый, стойкий и чистый
настолько, что за десятки метров Бим чуял хозяина. Лесную мышь он
"прихватил" далеко, но не пошел за ней (знакомый пустяк!), а вот что-то
живое так ударило издали в нос, что Бим приостановился. А подойдя
вплотную, облаял колючий шар.
Иван Иваныч встал с пенечка и подошел к Биму:
- Нельзя, Бим! Нельзя, дурачок. Ежик называется. Назад! - и увел Бима
с собой.
Выходит, ежик - зверюшка, и притом хорошая, а трогать его нельзя.
Теперь Иван Иваныч опять же сел на пенек, приказал Биму тоже сидеть,
а сам снял кепку, положил ее рядом на землю и смотрел на листья. И слушал
тишину леса. Ну конечно, же, он улыбался! Он был сейчас таким, как всегда
перед началом охоты.
Бим тоже слушал.
Прилетела сорока, прострекотала нахально и улетела. Перепрыгивая с
ветки, на ветку, приблизилась сойка, прокричала с кошачьим надрывом и тоже
упрыгала так же, по веткам. А вот королек малютка, этот совсем совсем
рядом: "Свить, свить! Свить, свить!" Ну что ты с ним будешь делать! И
размером-то с жука, а туда же: "Свить, свить! Свить, свить!" Вроде бы
приветствует.
Все остальное было тишиной.
И вот хозяин встал, расчехлил ружье, вложил патроны. Бим задрожал от
волнения. Иван Иваныч потрепал его ласково по загривку, отчего Бим еще
больше разволновался.
- Ну, мальчик... Ищи!
Бим пошел! Малым челноком пошел, лавируя между деревьями, приземисто,
пружинисто и почти бесшумно. Иван Иваныч потихоньку двинулся за ним,
любуясь работой друга. Теперь лес со всеми красотами остался на втором
плане: главное - Бим, изящный, страстный, легкий на ходу. Изредка подзывая
его к себе, Иван Иваныч приказывал ему лежать, чтобы дать успокоиться,
втянуться. А вскоре Бим уже пошел ровно, со знанием дела. Великое
искусство - работа сеттера! Вот он идет легким галопом, подняв голову, ему
не надо опускать ее и искать низом, он берет запахи верхом, при этом
шелковистая шерсть облегает его точеную шею, оттого он так и красив, что
держит голову высоко, с достоинством, уверенностью и страстью.
Такие часы для Ивана Иваныча были часами забвения. Он забывал войну,
забывал невзгоды прошедшей жизни и свое одиночество. Даже сын коля, его
кровное дитя, отнятое жестокой войной, будто присутствовал с ним, будто
он, отец, доставлял ему радость даже мертвому. Он ведь тоже был охотником!
Мертвые не уходят из жизни тех, кто их любил, мертвые только не стареют,
оставаясь в сердце живых такими, какими они ушли. Так и у Ивана Иваныча:
рана зарубцевалась в душе, но болит всегда. На охоте же всякая боль души
становится хоть немного, но легче. Благо тому, кто родился охотником!
И вот Бим замедлил ход, сужая челнок, чуть приостановился на секунду
и пошел редким, крадущимся шагом. Что-то кошачье было в его движениях,
мягких, осторожных, плавных. Теперь он уже вытянул голову вровень с
туловищем. Каждой частицей тела, включая и вытянутый хвост, оперенный
длинной шерстью, он был сосредоточен на струе запаха. Шаг... И поднимается
только одна лапа. Шаг - и следующая лапа так же на долю секунды замирает в
воздухе и неслышно опускается. Наконец передняя правая, как почти всегда,
замерла, не коснувшись земли.
Позади, взяв ружье наизготовку, тихо подошел Иван Иваныч. Теперь две
статуи: человек и собака.
Лес молчал. Лишь чуть-чуть играли золотые листья березы, купаясь в
блестках солнца. Притихли молодые дубки рядом с величавым исполином дубом,
отцом и прародителем. Бесшумно трепетали оставшиеся на осине серебряно
серенькие листья. А на палой желтой листве стояла собака - одно из лучших
творений природы и терпеливого человека. Ни единый мускул не дрогнет! В
такие минуты Бим кажется полумертвый, это похоже на транс от восхищения и
страсти. Вот что такое классическая стойка в желтом лесу.
- Вперед, мальчик...
Бим поднял вальдшнепа на крыло.
Выстрел!
Лес встрепенулся, ответив недовольным, обиженным эхом. Казалось,
береза, забравшаяся на границу дубняка и осинника, испугалась, вздрогнула.
Дубы охнули, как богатыри. Осина, что рядом, торопливо посыпали листьями.
Вальдшнеп упал комом. Бим подал его по всем правилам. Но хозяин,
приласкав Бима и поблагодарив за красивую работу, подержал птицу на
ладони, посмотрел на нее и сказал задумчиво:
- Эх, не надо бы...
Бим не понял, вглядывался в лицо Ивана Иваныча, а тот продолжал:
- Для тебя только, Бим, для тебя, глупыш. А так - не стоит.
И опять Бим не понял - недоступно ему такое понять. Но за всю охоту
стрелок, как казалось Биму, "мазал", как слепой. Очень недоволен был пес,
когда хозяин и вовсе не выстрелил в одного из вальдшнепов. Зато самого
последнего он свалил чисто.
Домой они возвратились уже затемно, усталые и оба добрые, ласковые
друг к другу. Бим, например, не пожелал ночевать на своем лежаке, а стащил
оттуда подстилку, приволок ее к кровати Ивана Иваныча и улегся рядом с
ним, на полу. В этом смысл: его нельзя прогнать на место, потому что
"место" он принес с собой.
ночью Иван Иваныч почему-то стонал тихонько, вставал, глотал таблетки
и снова ложился. Бим сначала настороженно прислушивался, присматривался к
другу, потом встал и лизнул вытянутую с кровати руку.
- Осколок... Осколок, Бимка... Ползет. Плохо, мальчик, - сказал Иван
Иваныч, держа руку у сердца.
Слово "плохо" Бим знал отлично и уже давно. И вот уже несколько раз
он слышал слово "осколок", но его не понимал, но собачьим нутром
догадывался, что оно тревожное, плохое слово, жуткое.
Но все обошлось: утром, после прогулки, Иван Иваныч сел за стол, как
и обычно, положил перед собой белый лист и зашептал по нему палочкой.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Белый Бим Чёрное Ухо
Ficção Adolescente"...Читатель, друг! ...Ты подумай! Если писать только о доброте, то для зла - это находка, блеск. Если писать только о счастье, то люди перестанут видеть несчастных и в конце-концов не будут их замечать. Если писать только о серьезно-пе...
