Танатонавты

4. Для Дюпона нет препоны

Как и у каждого ребёнка, у меня тоже был день "С", день, когда я узнал о смерти. Мой первый мертвец оказался вполне обычным человеком, хоть и привыкшим жить среди трупов. Это был господин Дюпон, наш мясник. На витрине огромными буквами красовался его девиз: "Для Дюпона нет препоны". Однажды утром мать сказала, что не купила вырезку к воскресному обеду, потому что господин Дюпон умер. Его придавило сорвавшейся с крюка тушей белой шаролейской коровы.
Мне было тогда года четыре. Я тут же спросил, что значит это слово: "У.М.Е.Р.".
Мать смутилась и отвела глаза, как в тот раз, когда я поинтересовался, не помогут ли мне от кашля противозачаточные пилюли.
- Ну... э-э... "умер" - это значит, что его здесь больше нет.
- Все равно что вышел из комнаты?
- Не только из комнаты. Из дома, города, страны.
- Ага, далекое путешествие? Как на каникулы?
- Э-э... нет, не совсем так. Потому что, когда человек умирает, он больше не двигается.
- Не двигается, но далеко уезжает? Обалдеть! Как это?
Пожалуй, как раз эта неудачная попытка объяснить кончину мясника Дюпона и сохранила во мне любопытство, на котором - гораздо позднее - взошли семена фантазий, посеянных Раулем Разорбаком.
Во всяком случае, мне так кажется.
Рассказывают, что три месяца спустя, когда пришло известие о том, что умерла моя прабабушка Аглая, я воскликнул: "И она тоже?! Ничего себе, вот уж не думал, что она на это способна!" Рассвирепевший, дико вращающий глазами прадедушка воскрикнул фразу, которую я никогда не забуду:
- Ты что, не знаешь? Смерть - самое страшное, что только может случиться!
Нет. Этого я не знал.
- Ну... я думал, что... - стал мямлить я.
- С этим не шутят! - добавил он, вколачивая слова, как гвозди. - Если есть на свете то, с чем никто не шутит, так это смерть!
Потом эстафету принял отец. Все они хотели мне втолковать, что смерть - это абсолютное табу. О ней говорят,  не вспоминают, а если и произносят её имя, то со страхом и почтением. И нельзя упоминать это слово всуе, потому что это, дескать, приносит несчастье.
Меня трясли и пихали.
- Твоя прабабушка умерла. Это ужасно. Если б ты не был таким бессердечным, ты бы плакал!
К рассвету мой братец Кондрад наревел целую лужу - как из половой тряпки, если ее выжать.
Значит, нужно плакаит, когда люди умирают? Мне никто ничего такого не говорил. Могли бы и предупредить!
Отец, раздраженный моей несовершеннолетней наглостью, отвесил мне пару оплеух. Он надеялся, что это поможет мне запомнить, что, во-первых, "смерть - это самое страшное, что только может случиться", и, во-вторых, что "с этим не шутят".
- Ты почему не плачешь? - опять стал приставать отец, вернувшись с похорон прабабушки Аглаи.
- Оставь его в покое! Мишелю пяти ещё нет, он даже не знает, что такое смерть, - пыталась заступиться мать.
- Отлично знает! Только думает, что чужая смерть его не касается. Когда мы с тобой умрем, он и слезинки не проронит!
Вот так я начал понимать, что со смертью не шутят. Впоследствии, когда мне сообщали о чьей-то кончине, я изо всех сил старался думать о чем-нибудь печальном... о вареном шпинате, например. Слезы появлялись сами с собой, и все были довольны.
Потом у меня состоялась более близкая встреча со смертью. Когда мне было семь лет, я сам умер. Это произошло в феврале, в ясный чистый день. Январь в том году был очень мягкий, а за мягким январем довольно часто наступает солнечный февраль.